Мы получили передышку. Сестры Вострецовы плакали, обнявшись, и в два голоса костерили Толика. Сильвана Фаринелли сняла жакет и накинула его на плечи Тильды, которая отчаянно мерзла — по-моему, от нервов, ведь в помещении было тепло. Арийцы о чем-то тихо совещались.
Я придвинулась поближе к хозяину отеля и тихо спросила:
— Альдо, скажите, в «Шварцберге» есть какое-нибудь оружие?
Гримальди склонился ко мне и доверительно сообщил:
— В сейфе у меня лежит бейсбольная бита. А так, боюсь, кроме столовых ножей ничего серьезного.
— У комиссара Розенблюма при себе пистолет! — вспомнила я. — Он таскал его в портфеле. Кстати, вы не знаете, где сейчас наш храбрый полицейский? Нам бы очень пригодилась помощь полиции.
Альдо в раздумье покачал головой:
— Боюсь, не могу ответить. В самом начале была какая-то стрельба — всего несколько выстрелов, потом все стихло. Боюсь, нашего комиссара уже нет в живых. Возможно, он попытался сопротивляться захвату и эти негодяи его убили.
— Жаль, — сказала я и выбросила несчастного комиссара из головы. Теперь все было не важно — даже то, что Инга сообщила мне: комиссар поддельный, такого сотрудника в швейцарской полиции нет. Сейчас это не имело никакого значения. У нас были задачи поважнее, чем выяснение правды, — например, выжить. Дожить до утра.
Я не собиралась сдаваться. Не собиралась покорно идти на убой. Но мне был нужен союзник. Хотя бы один человек, что в критическую минуту не потеряет самообладания. Тот, кто четко выполнит все мои инструкции. Ничего не забудет, не перепутает. Человек, на которого можно положиться. Боюсь, никто из заложников не оправдал моих надежд.
Я придвинулась к Альдо и увидела, что хозяин «Шварцберга» плачет. Ну вот, только я решила, что нашла нужного человека — уравновешенного, рассудительного, надежного, — как и он сломался! Я прислушалась к бормотанию Гримальди:
— Я так виноват перед тобой, Вероника! Прости, так виноват!
— Вероника? — оживилась я. — А я думала, любовь всей вашей жизни — синьора Сильвана Фаринелли!
Альдо поднял голову:
— Вероника — это моя дорогая сестра. Мать мальчика. Она проживает в Зальцбурге, я уже десять лет не видел ее.
— В Зальцбурге, значит, — довольно улыбнулась я. — Десять лет, ну конечно.
Оставив в покое удивленного хозяина, я подсела в угол к Леону. Подросток так и сидел, отвернувшись к стене.
— Послушайте, вы вполне можете повернуться, — дружелюбно сказала я. — Никому до вас нет дела, поверьте.
— Почему вы так странно со мной разговариваете? — через плечо спросил подросток. Я видела только ухо — неожиданно маленькое и изящное, и часть покрытой пушком щеки.