Когда ты мысленно вернешься к сегодняшней сцене, к нашим последним словам и к твоему уходу, не позволяй гневу окрашивать эту картину. Я не сержусь. Никогда не сердился и не буду сердиться. Ты не можешь так сильно ударить меня, чтобы я от тебя отрекся. Точка.
Нелегко быть восемнадцатилетним человеком. Нелегко найти свой путь в этом мире, особенно когда твой отец отбрасывает большую тень.
И напоследок еще одно. Когда ты прибудешь туда, куда направляешься, то с большой вероятностью услышишь ложь, очень популярную в наши дни. Какую-нибудь дрянь. Если ты не добьешься своего, если ты не преуспеешь, если все, к чему ты приложишь свои руки, не докажет мне, что ты был прав и сам можешь добиться славы, то ты утратил право вернуться назад. Твой единственный шанс добиться моего расположения — некий сертификат твоего успеха. И если мир даст тебе такое свидетельство, то ты доказал всем и каждому, что все сделал сам, и больше никто. Это ложь из преисподней. Так было всегда, но в этой лжи заключено самое худшее: якобы есть место, слишком далекое для того, чтобы вернуться назад. Что где-то в отдаленном будущем ты сможешь что-то сделать, куда-то отправиться или попасть в некую дыру, которая навеки лишит тебя возможности вернуться домой. И когда ты перейдешь эту черту, обратного пути не будет.
Не слушай эту ложь.
Вот правда: не важно, что произошло сегодня на сцене, не важно, куда ты отправишься отсюда, что с тобой случится, кем ты станешь, что ты приобретешь или потеряешь, выстоишь ты или упадешь, не важно, в чем окажутся твои руки… Никто из ушедших не уходит слишком далеко.
Ты всегда можешь вернуться домой.
И когда это случится, ты увидишь, что я стою здесь с распростертыми руками и жду твоего возвращения.
Я люблю тебя.
Отец».
Я провел пальцами по желобкам его имени, выгравированного на камне, и попытался произнести многократно отрепетированные слова, но так и не смог. Чувства, которые я так долго держал в себе, искали выход. Желудок свело, голова закружилась, меня вывернуло наизнанку, так что я едва успел отвернуть лицо. Гнев, горе, стыд и раскаяние расплескались по древнему и безмолвному лесному ложу. Боль покинула меня и забрала с собой большую мою часть. Это продолжалось несколько минут. Когда я немного успокоился, то уселся на корточки, утерся рукавом и осознал, что мне двадцать шесть лет и у меня больше нет отца.
Якорь моей жизни оборвался.