– Олег! Куда ты?
– Мы идем ко мне на дачу.
Я просто похолодела.
– Какую дачу? О чем ты? Где?!
– Татьяна, доверьтесь мне. Все будет хорошо. Мы сейчас придем… Все будет. Чай горячий… все.
Он говорил с трудом, почти каждое слово – на выдохе, через паузу, как тифозный больной, которому уже послали за священником.
– Олег… Олег! Давай я понесу елку, господи, дай мне ее…
– Не смейте меня оскорблять.
Вагончик стоял у самой железной дороги. Внутри – опрятно. Красное войлочное покрытие. Двухконфорочная плита. Электрический чайник. Пачка индийского, сахар. Маленький телевизор. Все штепсели аккуратно лежали выдернутыми из розеток. Долинин бросил елку на пол. Еле-еле освободившись от куртки, швырнул и ее, прямо на елку.
– Сейчас все будет…
Промямлив это, он сделал пару шагов к столу, планируя, видимо, заняться чайной церемонией. Но дорогой упал. И, плюнув на все, пополз на четвереньках к тахте. Забравшись на скупо застланную постель (прямо в сапогах), он повернулся к стене и сник в позе эмбриона.
– Говенный гаш… – бормотал он, задыхаясь. – Сильно мажет. Плохие люди по шишкам терли грязными руками… Инфекцию занесли, уроды.
* * *
– Хм, не знаю, кончила, не кончила…
Уля пожала плечами – дала понять, что претензия Веры некорректна, а значит, обсуждению не подлежит.
– Как-то это все… манипуляции. Это все манипуляции, – добавила Королева со вздохом.
В ресторане было темно, как в церковном приделе. Свечи. Хрустящие скатерти. Море букетов. Море лепнины. Кессоны, расписанные красками. Тридцать первого утром Ульяна уезжала к сыновьям, а вот тридцатого решила закатить пирушку – «на двоих». Машина свернула со Староневского в переулок, мы вышли из теплого такси и по слякоти пробежали к парадному входу. При дверях стояла густая бархатная елка. Горели лампочки. Швейцар кланялся, и в золотых пуговицах мундира отражались огни. Официанты, крахмальные, будто платья на свадьбу, держались исключительно фотогенично (кажется, мысленно пребывая в чине дворецкого). Стояла библиотечная тишина. В клетке поскрипывал кенар. Чай подали в толстопузом заварнике, писанном красной сиренью. Ульяна перебирала белыми пальцами по бокалу, в котором не прерывался полет пузырьков. Лицо ее сияло. Оно всходило в оранжерейном мраке серебряной луной. «Я очень рада нашему знакомству. Каждая минута общения с тобой доставила мне безграничную радость». Мы чокнулись. Но, заметив, что я сама не своя от восхищения цветением засахаренного интерьера, она тут же добавила к произнесенному тосту: «Таня, это гипсокартон».
– При чем тут манипуляции? – спросила я, прожевывая рис с креветкой.