— Нам тоже, — подал голос Абельман. — Но что мы можем поделать? Оппозиции уже практически не существует, Сталин везде заменяет старые кадры на выдвиженцев из… из всяких деклассированных элементов… И даже из буржуазии. Мы уже не нужны ни революции, ни советской власти. Троцкий только вредит нам своими статьями, уверяя, что народ только и ждет момента, чтобы сбросить Сталина и его клику. А народу до нас нет никакого дела. Мы — отработанный шлак. Так надо понимать начавшуюся чистку партийных рядов.
— Ерунда! — Берзинь вскочила на ноги и забегала по кабинету. — В гражданскую войну мы попадали и в более трудные обстоятельства, но выходили из них победителями. Помню, на Южном фронте… Впрочем, вам этого не понять… В любом случае нельзя опускать руки и давать вертеть собой, как заблагорассудится кремлевскому горцу. Лично я не собираюсь сдаваться.
— То в гражданскую… — безнадежно махнул рукой Минкин. — Тогда все было ясно: этих налево, тех направо. И была уверенность, что тебя поддержат, за тобой пойдут. А сегодня… Сегодня все изменилось. Григорий прав: нас считают отработанным шлаком. Вы только подумайте: в Цэка собираются прикрыть еврейскую секцию! — и никто не протестовал, хотя мы, евреи, внесли самый большой вклад в русскую революцию. И молодежь пошла совсем другая, — добавил он, вспомнив Борьку Шульмана. А вслед за ним и своего внука Левку, который вчера восторгался тем, что «этих выродков» упрятали за решетку. — И заключил: — Мы уже не влияем на политику партии — в этом все дело.
— Так если будете вздыхать и протирать здесь штаны, никакого влияния и не окажете! — взорвалась Берзинь. — Надо идти в народ, будировать его сознание, агитировать, пропагандировать! Вот что надо делать в текущий исторический момент, товарищи дорогие! А вы раскисли и сдались на милость победителей. И кому? Джугашвили, сук-киному сыну!
— Мы и будируем, — попробовал защититься Григорий Абельман. — Вот послали в школу Коротеева…
— Ха! — возмутилась Берзинь, и лицо ее покрылось красными пятнами. — Коротеева! Да он давно из ума выжил. Да у него отродясь его не было! Двенадцать лет каторги — и ни одного побега! Законопослушный революционер! Смешно сказать! В то время как наши товарищи… Самим вам надо идти! Самим! И не в школы, а на заводы, фабрики, на шахты и рудники! Да! А не сидеть тут… — Она махнула рукой, схватила свою лисью шубку и выскочила вон из кабинета.
— Пойду я, — сказал Минкин. — А то там этот Синегубов… Мне кажется, что он связан с Лубянкой.
— Сейчас и Лубянка не поймешь, с кем связана, — проворчал Абельман, давний негласный сотрудник ГПУ.