— А рядом с ним бы ликовали и тот же Васильев, и Клюев, и даже Мандельштам, — дополнил Михоэлс.
«Бе-сы! Бе-е-есы! — настойчиво стучало в голове Задонова. — Это их предвидел Достоевский, именно за это они его так ненавидят», — думал он, хотя никогда Достоевским особо не увлекался, с трудом воспринимая его болезненно-назойливую прозу и его болезненно-неуравновешенных героев. И только теперь увидел все это по-иному — и назойливая болезненность получила в его глазах историческое оправдание: предвидение и не может быть не болезненным, ибо строится не на логике, а на болезненных же ощущениях, обостренном чувстве собственного достоинства и ответственности за будущее своего народа.
Через какое-то время Алексей Петрович, несмотря на внешнюю оживленность и разнообразие тем разговора, уже заранее зная, что и о чем будет сказано, почувствовал нестерпимую скуку, воспользовался паузой и стал раскланиваться.
Его не удерживали.
Горький проводил Алексея Петровича — к его удивлению — до самой калитки. Здесь, смущенно улыбаясь и тревожно оглядываясь по сторонам, снова повторил приглашение приехать в Крым, долго тряс руку и все пытался объяснить, что его гости — люди не злые, а очень даже добрые и хорошие, но весь предыдущий жизненный опыт приучил их к излишней подозрительности и недоверию, зато если уж они поверили кому-нибудь, то нет в мире друзей преданнее и бескорыстнее.
— Беда в том, — говорил он, но как-то без убежденности, без напора, затвержено, — что на евреев смотрят с точки зрения их наихудших национальных черт, которые подметил еще Маркс. И смотрят на всех поголовно, хотя все они люди разные. Впрочем, как и в любой нации. Вот в Германии сионисты снюхались с Гитлером, поют ему дифирамбы, утверждают, что фашизм и сионизм имеют одни и те же корни, что сионисты готовы следовать за Гитлером, имея в виду свою цель — построение государства Израиль. А основатель сионизма Герцель уверяет, что антисемиты являются верными союзниками сионистов. Вот вам и пожалуйста. Что касается Шолохова, то это громаднейший талант! Я с ним разговаривал — талант сразу видно. Если не с первых же слов, то с первых же строчек. Да! А что там говорят: украл-не украл — все это чепуха! Такой роман украсть невозможно. Мы вот с товарищем Сталиным разговаривали здесь о «Тихом Доне» Шолохова… В его же присутствие… Да! Потрясающая вещь! Боюсь, как бы Шолохова не принудили завершить свой роман… э-э… неестественным, я бы сказал, образом. Впрочем, будем надеяться: у Шолохова крепкий характер… И вы, Алексей Петрович, тоже не поддавайтесь ничьему нажиму! — воскликнул Горький, беря Задонова за локоть. — Должен вам заметить, что если даже писатель не всегда последователен в выражении своих чувств, своего понимания жизни, это его вполне извиняет: жизнь сама весьма непоследовательна, в ней подчас трудно уловить некую генеральную линию. Хотя, конечно, политика… А впрочем… я и сам далеко не всегда последователен. Что поделаешь, что поделаешь…