Я должен был уступить и нашел жаркое превкусным.
— Вас, аббат, я не буду уговаривать. В следующий раз, как вы будете у меня обедать, я сам сварю вам латук на воде и гороховый кисель.
— Сколько слов расточаете вы, мой бедный Дюссирон, — сказал аббат, смеясь. — Какой страшный отчет придется вам отдать Богу!
— Ну! Что может Бог сказать грешнику, раз он — добрый католик!
Тут разговор перешел на политику: аббат Жога и я не приняли в нем участия. Барон Франшар в тоне надгробных речей оплакивал ослепление Франции, которая «идет к своей погибели».
Его волновала участь гонимых конгрегаций:
— Ограбив их, начнут грабить и нас! Этот народ, покинутый Богом, от которого он отступился, обречен на погибель. Когда поколеблены семья и собственность, эти две основы социального строя, тогда все здание рушится, погребая под своими развалинами деятелей, ответственных за его разрушение.
Дюссирон подавал реплики барону; но, тогда как последний придавал своим жалобам неопределенный, общий характер, доктор обращал внимание на лиц, стоящих во главе управления, и осыпал их своими сарказмами. Меня удивляло, что образованные люди, принадлежащие к так называемому правящему классу, так мало знакомы с эволюцией своего отечества. Однако, я не высказал своего впечатления, а ограничился ролью слушателя, заинтересовавшись беседой с точки зрения психологической. Франшар застыл на Луи-Филиппе, а доктор Дюссирон — на второй империи. Аббат Жога казался погруженным в свои размышления и, видимо, не слушал диалога своих соседей.
Достаточно пробрав франкмасонов и евреев, Франшар встал, и мы перешли в библиотеку, где на столе, в чистейшем стиле 1830-х годов, оказались чашки, в которые цедился кофе сквозь серебряные фильтры. Наш хозяин стал угощать, предложил нам выбор из многочисленных ликеров и возобновил с Дюссироном разговор, который, казалось, имел одинаковую прелесть для них обоих. Тогда аббат Жога подошел ко мне.
Он не пил кофе, не знал употребления ликеров и никогда не курил. Он отказался от сигары, предложенной мной, но заявил, что табачный дым его не беспокоит.
Достойный пастырь явно искал случая поговорить со мной; после долгого раздумья, он внезапно и как бы с усилием сказал мне:
— Что думаете вы, на самом деле, о состоянии m-lle Франшар, господин Эрто?
— Я сказал вам как раз то, что думаю, аббат.
— Известны ли вам обстоятельства, при которых обнаружился ее бред?
— Да, вкратце.
— Сказано ли вам, что она постоянно видела во сне молодого человека, что она заметила этого молодого человека сегодня утром у обедни, что она просила отца отменить или отложить ее свадьбу с господином Делилем и заболела вслед за отказом отца?