Первое, что я подумал:
— А, может, права была кассирша в Гаграх, что такого города НЭТ? В смысле, больше нет. Хасиды его освободили, и Умань теперь часть государства Израилева?
Как выяснилось, я был недалек от истины. В Умани находится могила рабби Нахмана, основателя брацлавского (бресловского) хасидизма, и каждый год тысячи евреев со всего мира отправляются в паломничество на эту святую могилу. Именно рабби Нахману принадлежит прекрасное, на мой взгляд, изречение, которое я поставил эпиграфом к этой главе.
Все точки над i расставила администраторша гостиницы:
— Та, евреи здесь кожен рік кучкуются.
— А плакат?
— Так це ж два ветерана войны приихалы — вони тут воювали.
Вот и все. Как просто.
Хотя нет — не все…
Как я сказал, паломников приезжали тысячи, а мест в гостинице было, наверное, около ста. Но, тем не менее, их всех прописывали в отеле. Цена за место для нас, граждан СССР, была три рубля, а для иностранцев сорок долларов — грех не поселить! При этом, как разместится гость, никого не волновало — лишь бы платил. Ну, они и жили по пятнадцать человек в трехместном номере. И то не все: некоторые ребята-хасиды спали прямо на полу в коридоре.
И вот мы возвращаемся ночью после концертов, подходим к своему номеру… и видим: в углу на полу под открытым окном… лежит и дрожит молодой хасид (начало песни…).
Я пытаюсь ему что-то сказать по-английски — он забивается дальше в угол и молчит. Хасида становится совсем жалко, и я жестами показываю, дескать, пошли к нам.
— Нет, — мотает головой.
Ну, если уж я завелся помочь еврею, то хоть ты тресни, а помогу!
— Ду ю спик инглиш? Парле ву франсе? Шпрехен зи дойч? — сыплю я, хотя последние два для меня — темный лес.
На дойч он немного оживился.
— Ком цу мир (иди ко мне), — вдруг выпаливаю я.
Мотает головой.
— Номе? Имя?
— Юда, — вдруг шепчет он.
Ага! Заговорил! И, обрадованный, я неосознанно произношу фразу, которую, наверное, слышал в каком-нибудь военном фильме и от которой у любого еврея сердце генетически уходит в пятки:
— Юда ком! (Jude komm — нем. «еврей, давай»).
Хасид дернулся, потом затравленно посмотрел на мое счастливое улыбающееся лицо, встал, прижав к груди саквояж… и обреченно шагнул в комнату.
Выпив горячего чая (от тушенки он почему-то отказался), Юда немножко расслабился и даже разговорился. Учитывая языковой барьер (из немецкого набора у меня остались только хенде хох! («руки вверх!») и Анна унд Марта баден («Анна и Марта купаются») — ни то ни другое не украсило бы нашу беседу, поэтому мы разговаривали рисунками.
Из его картинок мне удалось понять, что живут они в Израиле в маленькой деревушке. Семья большая, состоит из девяти голов (так было нарисовано). Денег у них мало. На его поездку собирали три года. Он счастлив поцеловать святую могилу рабби Нахмана. Ему очень нравится Умань, но спать на полу на сквозняке за сорок долларов — это дорого. Сколько же тогда стоит ваш номер? (маленькая комната с тремя узкими кроватками и водопроводом, работающим два часа в сутки). Я нарисовал Юде все ответы и предложил остаться у нас на свободной кровати. Он в панике вскочил, замотал головой и ринулся к двери. Тогда я свернул матрас с бельем, вышел с ним в коридор и постелил все это на полу, задраив распахнутое окно. Поняв, что спорить бесполезно, Юда благодарно растянулся на мягком и тут же заснул.