– У тебя же не может быть с ней никакого будущего? – отхлебывая из банки, напоминал ему я. – Или ты еще на что-то надеешься?
Да, тогда он еще надеялся. Он все еще ненавидел ее и любил, сходя с ума от невозможности что-то изменить.
И еще я заметил, что он стал постепенно меняться, и не в лучшую сторону. Как будто в нем поистерся механизм и шестеренки, до сих пор крутившиеся исправно, начали давать сбой. Это отмечалось во всем – в той же работе, которую раньше он проделывал играючи; теперь ему приходилось напрягаться, чтобы не наделать косяков, и все равно они вылезали тут и там, как несъедобные грибы. В итоге, напарившись с ним несколько раз, Борис стал брать его с собой, тогда как мы с Омаром работали самостоятельно. Валера был незаменим в подыгрыше, из него получался отличный подсобник, вкалывающий под присмотром. За ним просто нужно было следить, чтобы он чего-нибудь не запорол, чего уже невозможно было исправить.
Примерно в то время у него стала развиваться одна характерная особенность: он не хотел говорить о чем-то, что, на его взгляд, могло принести страдание или просто задеть. А если, скажем, собеседник начинал настаивать на этой теме, то Валера, недолго думая, напяливал маску клоуна и начинал дурачиться, выводя того из себя.
Конечно, такое проявление эгоизма возникло у него как форма защиты и в крайних случаях было вполне приемлемо, но когда подобное поведение постепенно становилось нормой, это начинало раздражать. Хотя, с другой стороны, каждый защищается как может, и очень трудно после многочисленных схваток сохранить себя и свое лицо прежним.
Теперь с ним можно было говорить только о том, что нравилось ему. Это напоминало мне разговоры с трехлетним малышом, который повторял за тобой твои же понравившиеся ему фразы. Например: «Мама нас любит». – «Да, мама нас любит». – «Мама любит Валерика». – «Да, мама любит Валерика». Это было понятно и приятно.
«А кто ручки испачкал? Почему Валерик молчит? Валерик не хочет говорить, почему он испачкал ручки?»
Валерик молчал. Ему не нравилось, когда его тыкали в его «грязные ручки». Не нравилось, когда говорили, что он неудачник, что он ничего не умеет и не хочет уметь, что его выгнала женщина, которая и сама-то никому не нужна. Не нравилось, что родители жены настраивали его дочь против него, что собственная мать постоянно его пилила, а сестра и вовсе перестала с ним разговаривать. Что к тридцати пяти годам у него, по сути, не было друга, с которым он мог бы снять все эти чертовы маски, одну за другой, и просто откровенно поговорить.