Взволнованный шепот пробежался в толпе, когда на пороге дома появился пожилой мужчина с длинной седой бородой, которого Марк уже однажды видел. На нем была белая галабия и сандалии, при ходьбе он опирался на деревянную палку. На голове умды красовалась белая вязаная шапочка — знак того, что он совершил паломничество в Мекку. Толпа затаив дыхание, боязливо-почтительно смотрела на старика, когда он, подобно библейскому патриарху, освещенный лучами солнца, вышел из дому, на мгновение остановился, а затем горделиво опустился в плетеное кресло, стоявшее у дверей. Умда был здесь кем-то вроде короля.
— Ах-лаан ва салаан, — выкрикнул он старческим хриплым голосом.
Марк ответил на приветствие и добавил:
— Саббах ин-нуур.
Старик благосклонно улыбнулся и поднял костлявую руку. Тотчас из дома вышла молодая женщина с закрытым лицом и медными браслетами на руках и ногах. Она держала в руках медный поднос, на котором стояли стаканы с чаем.
Когда Марку почтительно поднесли поднос, он взял в руки свой чай, налитый в простой стакан. Еще не попробовав его, он заранее знал, что напиток будет отвратительно сладким. Слой сахара осел на дне стакана. Марк сделал небольшой глоток, облизал губы и похвалил по-арабски:
— Какой изысканный вкус. Это лучший чай из тех, что мне доводилось когда-либо пить.
Умда лукаво улыбнулся, показав при этом скрывавшиеся за белой бородой темно-коричневые зубы, и ответил:
— Да простит меня Аллах за то, что я подаю моему достопочтенному гостю чай, который недостоин даже осла, но это лучшее, что я имею.
Марк, знавший, что это был чай из специальных запасов умды и что его жена потратила все утро на то, чтобы приготовить его по всем правилам кулинарного искусства, ответил:
— Я недостоин его пить.
Из дома вышла женщина и остановилась рядом со стариком. Она была невысокая и тоже довольно старая, ее рыжие волосы у корней были белыми, а лицо походило на смятый пергамент, однако руки были покрыты оранжевой краской, а на запястьях позвякивали золотые браслеты. Она была самой почитаемой женщиной в Эль Тиль, чем вызывала зависть всех остальных крестьянок.
— Это моя жена, мать Ахмеда, — представил ее умда.
Марк ограничился вежливым поклоном в ее сторону — чужеземец не должен оказывать чрезмерное внимание женщине. У феллахов было принято называть женщину не ее собственным именем, а по имени ее старшего сына.
Затем умда обратился к остальным мужчинам группы Марка, лично поприветствовав каждого из них, при этом на обеих женщин, Алексис и Жасмину, он вообще не обратил внимания. Свою речь он закончил словами: