– Кто – он? – равнодушно спросил Марсиаль.
– Ты что, смеешься надо мной?
Понадобилось это недоуменное восклицание, чтобы фотограф наконец осознал, что манифестация была направлена против главы государства. Вервей, активист из крайне правых, был ярым противником Пьера Маларша. Он, с его злобным, как хорошо помнил Марсиаль, характером, наверное, принадлежал к числу тех, кому сама мысль о женитьбе президента мешала спокойно спать. Следующее высказывание Вервея подтвердило эту догадку.
– Мерзавец! Выбрал себе в жены двадцатилетнюю потаскуху, уже известную своим бурным прошлым. Ты не находишь, что это подрывает престиж нашей страны? Или ты считаешь, что эти молодые парни не имеют повода для протеста?
Марсиаль Гор, которому не было никакого дела ни до президента, ни до его невесты, вместо ответа что-то невнятно пробормотал, вызвав у собеседника желание разразиться новым потоком обвинений.
– Но, может быть, ты согласишься со мной, – сказал Гор раздраженно, – что полицейские не могут поощрять крики «Маларша – на виселицу», когда речь идет о президенте Республики.
– Он не заслуживает другого обращения.
– Ну что ж, это твое дело. Я, как тебе известно…
Эти слова, произнесенные безразличным тоном, были характерны для Марсиаля Гора. Подобные дискуссии казались ему бессмысленными, а фанатизм Вервея он считал чистейшей глупостью. Стоявший перед ним злобный и ограниченный человек вызывал у фотографа откровенную антипатию, и он проклинал обстоятельства, из-за которых их пути время от времени пересекались. Когда они два или три месяца назад встретились вновь, он почувствовал, что охотно продолжил бы ссору, длившуюся со времен их отрочества. Ведь это именно Вервей без конца преследовал его своей ненавистью после того, как Марсиаль Гор покинул лигу, именно он был главным заводилой среди тех, кто обвинял бывшего активиста в трусости и предательстве. Очевидно, Вервей не смог простить Марсиалю его фотографии, где отчетливо видно, как его одолевает противник, а также того, что друг не пришел к нему на помощь. В течение нескольких месяцев Вервей пытался ему навредить. Потом, после яростных ссор, иногда кончавшихся дракой, широкие плечи Гора и его физическая сила успокоили Вервея и еще нескольких подобных ему бесноватых парней.
И тем не менее именно Вервей протянул ему руку и сделал первый шаг к примирению, что немало удивило Марсиаля, знавшего его характер. Он краем глаза посмотрел на своего бывшего товарища, не перестававшего вполголоса ругать полицейских. Вервей, с его глубоко посаженными бегающими глазками, с его бледным, угловатым лицом, постоянно искаженным гневной гримасой, представлялся Гору законченным типом ограниченного фанатика, существом, к которому он не испытывал ничего, кроме презрения и отвращения. Какого черта этот дурак вдруг захотел возобновить их отношения, которые, собственно, никогда и не были подлинной дружбой? С какой стати он оказывал ему знаки внимания, вспоминая молодость, которую Марсиаль ненавидел? Гор готов был держать пари, что Вервей действовал так вовсе не по искреннему побуждению. Относясь вообще довольно скептически к подобного рода чувствам, фотограф еще менее был склонен доверять им, когда дело касалось Вервея. Последний среди прочего выразил Гору сочувствие в связи с его инвалидностью, без коего тот легко бы обошелся, и даже предложил свои услуги на случай, если Марсиалю что-нибудь понадобится. Получив сухой отказ, он тем не менее стал расспрашивать Марсиаля, где тот живет, и напросился к нему в гости, заявив, что такие старые братья по оружию, как они, должны видеться чаще. Сложилась просто нелепейшая ситуация.