Потому и не было такой силы, которая бы отменила их Победу, Победу, равную воинской на полях брани. Равную по потерям, мужеству, жертвенности, высокому чувству долга.
…Мало-помалу Иришкины думы, пробегающие в памяти картины ее прошлой жизни переходят в грезы, перенесшие ее в то время, в которое возможно вернуться только в снах. И словно всполохами зарницы высвечивается главное, принадлежащее только ей, с чем родилась на свет, с чем жила и с чем отправляться в невозвратную дорогу.
…Крылечко деревенской избы, и на нем сидит девочка с деревянной куклой в руках…
…А это дети куда-то бегут к речке Курзанке – мальчишки и девчонки деревни Заусаево.
…А вот идет парень и, кажется, что сейчас остановится, обернется, но он вдруг убыстряет шаги и скоро вовсе скрывается в тумане.
Ирина Павловна Салимонова спит. Крепко спит, ведь и ей нужны силы, чтобы дожить до очередного праздника Победы.
Васильевна из того поколения, что народилось в середине тридцатых годов и в войну вошло уже с памятью о враз оскудевшей жизни заштатного деревянного сибирского городка, где по улицам и улочкам бродили коровы, а в огородах произрастали картошка и вся овощная мелочь. И, казалось бы, всего этого должно было хватать на прокорм местного народишка, но не хватало, так как от каждого дома власть требовала сдачи государству большей части огородного и стаечного урожая. И народишко сдавал безропотно, понимая, что бившихся на фронтах солдатиков надо кормить, иначе и ружье не смогут поднять, не то чтобы вставать грудью на сытого ворога, скопившего силы для главного удара против молодой еще Страны Советов. Потому и запомнила подтянутые голодом животы – и свой собственный, и сверстников, с которыми пересекалась на улице. На улицу же неудержимо манили: с наступившей зимой – первый укладистый снег, с весенними раскатистыми ручьями – возможность запускать вырезанные из древесной коры кораблики, а с летним теплом – первые грибы: сыроежки, маслята, подберезовики, а там и ягода-голубица, прозываемая в народе «синей». И, конечно же, походы ватагой на речку Курзанку, в остатние деньки умирающего августовского лета – черемуха, боярка, поречка.
Хотя и тут надо бы заметить, что для улицы у ребятни времени оставалось мало: большая часть домашней работенки была переложена матерями на плечи тогдашних мальчишек и девчонок, взрослеющих в те ненастные для страны годы с невероятной быстротой и настырностью. И спрашивали матери с ребятни со всей строгостью, выражающейся в, может быть, излишней требовательности, а порой и подзатыльниках, которые отпускались с легкостью и от которых увернуться не было никакой возможности. Нередко за ребятней приглядывали живые еще в иных семьях бабушки, а эти и вовсе спуску не давали, правда, и жалели внуков.