– А паспорт? Может, ты залетная какая…
Длинные крашеные ноготки рук, казалось, скребли по обложкам, листочкам документов, яркие от помады губы шевелились так медленно, будто женщина только недавно научилась грамоте.
А мать стояла потерянно и мучилась: стыдом, униженностью собственной, долгим своим хождением по мукам.
– Приходить будешь в шесть утра, уходить – в восемь вечера. Выходной – как получится. Завтра и начнешь, – коротко, как боевой приказ, бросила поворачиваясь, и, удаляясь, будто куда торопилась.
«А когда же я Серьгу буду видетъ? – прошумело в голове вконец раздавленной таким приемом матери. – Да и сколько будут платить?»
Но уже повернули ноги к выходу и, чуть было не ковырнувшись о невысокий порог, вывели на улицу.
Побрела, собираясь с мыслями: рука, будто придерживая, лежала на том месте, где колотилось о частокол ребер сердце и готовое перепрыгнуть через тот частокол, чтобы укатиться колобком из сказки – в поисках другого для себя счастья.
Заведеньице являло из себя нечто среднее между плохонькой столовкой и затрапезным кафе дорыночного периода. Кроме нее здесь работала упомянутая Маша, исполнявшая обязанности раздатчицы, посудомойки и подтирушки, да официантка Мила – молодайка до тридцати лет. Милу, видно, держали за то, что могла сказать обидное и не обидеть, а через минуту – плюхнуться на коленки какому-нибудь бритоголовому «братку», закурить сигаретку, пригубить рюмочку, подхохатывая при этом безо всякого на то повода.
– Вы, может, думаете: вот, мол, такая-сякая потаскушка, – говорила иной раз Мила. – Я ведь таким манером нашей «новой русской» клиентуру поставляю. Опять же работу боюсь потерять – кому бы нужна была здесь другая?..
И была в том правда: в заведеньице шли не только «братки», бывали здесь студенты, командировочные, заходили семейные пары.
А каждая из женщин являла чудеса виртуозности, представляя в едином лице целую группу инструментов оркестра, где, помимо собственной, приходилось играть еще и партии отсутствующих или не предусмотренных штатом музыкантов.
Подвозили продукты – шли разгружать, заносить говяжьи туши, мешки с сахаром, мукой, крупой – банки, склянки, бутылки. Заканчивался день и всеобщим авралом на уборке зала для клиентов, подсобок, кухни. Подъезжала мусоровозка – и тут нужны были их руки, три пары не боящихся никакой работы женских рук.
И придвигался конец всему. И разбегались в разные стороны по своим углам, заботам, семьям, интересам. Мать обегала арочные подворотни бетонных коробков-пятиэтажек, заглядывала в подъезды, тыкалась к стайкам несмышленышей, пытаясь найти Серьгу.