Этим близким и нужным мог быть только ее несмышленыш Серьга, который сидел подле матери и плакал.
– Мама, мама! – повторял и повторял в беспамятстве отчаянья. – Если ты умрешь – я тоже умру… Мама, мама!..
– Да не умру я, – отозвалась наконец слабым голосом. – Не умру. Куда ж я от тебя денусь – вместе будем перемогать твою немочь…
– Я брошу колоться, брошу! – будто торопился он закрепить в себе веру в ее выздоровление. – Дай только мне немного времени… Ты не умирай, не умирай никогда… Мама!..
Серьга еще что-то говорил, слезы лились из его глаз, но мать не слышала его слов и не видела его слез. Она вслушивалась, всматривалась в другое, вдруг прорвавшееся в ее оглушенное сознание. То был прежде мучивший ее гул большого города, о котором она за время своей болезни почти забыла. Выли многими моторами проезжающие за окном больницы автомобили. Шаркали сотнями ног об асфальт пешеходы. Шелестел ветер листьями деревьев.
Она слушала и слушала этот многоголосый гул и в ее пробуждающемся сознании медленно и неповоротливо оформлялась одна-единственная мысль: гул большого города больше ее не пугает. Он просто часть ее жизни и среди него или вместе с ним ей придется жить. Да, придется, и это неизбежно, ведь она вовсе не собирается умирать, и не умрет. Именно этой дорогой возвратятся к ней силы, и она легко вольется в улицы большого города, чтобы день наполнялся заботами, а ночь приносила желанный отдых душе и телу.
И Серьга поправится… Несмышленыши станут мужчинами…
«И чего это я все боялась?.. – спрашивала теперь себя, засыпая. – Живут же люди – и ничего…»
«Жи-ы-ву-ут…» – словно отзывался на ее мысли всем своим гулом большой город.
«Ну и ладно. Ну и хорошо, – продолжала додумывать уже во сне. – Вот отдохну – и встану. И пойду. И ничего плохого со мной не случится…»