Валентин Григорьевич на «дуру» обиделся, но Олег Иванович оказался прав. Заживление ожоговых ран в этом нейлоновом футляре лучше шло. Правда, на теле у Кудимова новая кожа в виде рубахи наросла, даже пуговки отпечатались, и складки, и швы. И не снять ему теперь вовеки эту рубаху… Но ведь это ерунда по сравнению с тем, что его ожидало с таким процентом ожога — кроме белых тапочек, ему уже ничего не светило.
Во время операций, на пересадках кожи и больших перевязках Олег Иванович всегда был в прекрасном расположении духа, шутил, разговаривал с больным или петь начинал, и я сам, не замечая как, тоже делался веселым и подхватывал его шутки.
— Знаешь ли ты, Кудимов, — задумчиво разглядывая освобожденные от бинтов ожоги на теле, серьезно говорит Олег Иванович, — что меня жениться на тебе заставляют?
— Это как? — улыбаясь непослушными губами, выговаривает Кудимов и на секунду забывает о боли.
— Да так. Когда тебя привезли с дороги, я ж всю ночь с тобой провожжахался. Утром прихожу, а жена говорит: «Где был? У тебя дежурство в восемь кончилось!»
— Я ей: так и так, говорю, с Кудимовым провожжахался.
— А она мне: «Вот на Кудимове и женись!» Я к ней и тем, и этим боком. А она все одно требует: «С кем вожжахался всю ночь, на том и женись». И в любовь мою не верит.
— Дак у меня жена есть, — словно сокрушаясь такой неудаче, растерянно отвечает Кудимов.
— Развестись придется, — участливо советует операционная сестра Ольга.
А тем временем пересадка небольшого участка кожи подходит к концу.
— На сегодня всё, — вытирая пот, говорит Олег Иванович. — Следующего везите.
Крупные ритмичные капли бодро прыгали из перевернутой бутылки в капельницу и, становясь тоненьким потоком, лились по системе стеклянных трубочек через иглу в кровь. Не так-то легко пролежать два часа с неподвижной рукой, особенно когда у тебя вторая в гипсе по самую шею, а все тело болит адской болью, но на мои жалостливые вопросы Сашура только улыбалась.
— Что ты, Саня! Раз болит, значит, живое. Как подумаю, что могла умереть, как вспомню про пятницу, которую не помню! — Сашура улыбалась по-цыгански, блестя глазами и невероятно белозубой на смуглом лице улыбкой. — Пускай болит!
Но тут же все лицо ее опять искажала гримаса боли.
Пока кровь разбавлялась очередным чудодейственным раствором, я сидел около Александры на самом краешке кровати и без умолку болтал. Пересказывал фильмы, книги, смешные истории, анекдоты. Сашура смеялась и сразу же морщилась от боли.
— Катится нолик по пустыне, — начинал я торжественно. — А навстречу ему другой нолик…