В громадном холле-гостиной с камином и обшитыми темным деревом стенами, в мягком и глубоком кресле сидел Владлен Греков. Был он бос, небрит и пьян, но, как всегда, элегантен: свежайшая рубашка от Тиффани расстегнута с той мерой небрежности, которая определяет привычность ее ношения, а белейшие брюки, вместе с босыми ногами, покоившиеся на столе, были неотрывной частью тела их владельца.
Нет, он не пьян, он просто очень много выпил.
— О, явились! — почти радостно приветствовал их хозяин виллы, не меняя позы. — Значит, опередил ты меня, Саня; а я здесь сидел, на чудо надеялся. Выпить хотите?
И неудобно потянулся за бутылкой коньяка, стоящей на полу. Поднял ее, посмотрел на просвет, — в бутылке оставалось граммов пятьдесят, — вздохнул тяжко от необходимости вставать, встал, твердо пошел к бару и устроился там на корточках, рассматривая этикетки.
— Не суетись, — сказал Алик. — Пить с тобой мы не будем.
— Зато я буду, — не оборачиваясь, ответил Греков, выбрал черную бутылку датского «Черри», поднялся.
— Считаешь, что мы тебе позволим? — поинтересовался Казарян.
— Почему же нет? — Греков вернулся на свое место, уселся, сорвал с горлышка бутылки податливую металлическую обертку, выдернул пробку. — Вы же говорить со мной приехали, играться, как с пойманной мышкой. Играйтесь, а я выпью.
— А ты с нами говорить не хочешь? — спросил Алик.
— Спрашивайте, отвечаем, — произнося название газетной рубрики, Греков внимательно разглядывал темно-вишневое, почти черное содержимое высокого, захватанного пальцами богемского стакана. Он уже себе налил.
— Ради чего ты, скот, меня убивал? — подал наконец голос Смирнов.
— Ради того, чтобы жить самому, чего ж тут непонятного? — Греков отхлебнул из стакана порядочно и только тут заметил несообразное. — Да вы что стоите? Садитесь, в ногах правды нет.
Делать нечего, сели. Смирнов — в кресло, а Казарян с Аликом — на пуфики.
— Красуешься, подонок, — сказал Казарян. — Перед собой красуешься!
— А что мне остается делать? — Греков отхлебнул еще раз и поставил стакан на стол. — На колени перед вами валиться, прощения просить? Не буду. Потому еще, что никому ничего изменить уже не дано. Даже если бы вы захотели, вы ничем не можете мне помочь. А за тех я на колени ни перед кем не встану.
— А не за тех, встал бы? — спросил Алик.
— Обязательно и с удовольствием! Ба! — Греков энергично растер опухшие веки. — Как все хорошо было совсем недавно!
— Даже тогда, когда ты приказал свалить трупы в яму и залить их бетоном? — тотчас спросил Смирнов. Этому вопросу Греков обрадовался, как дитя: