Прошелся еще раз по клавишам и негромко начал отчаянную, из Высоцкого:
— Где мои семнадцать лет?
На Большом Каретном!
Где мой черный пистолет?
На Большом Каретном!
Допел всю песню, спрыгнул с эстрады, уселся за стол, обеими руками растер лицо.
— Жалеешь, что из МУРа в кино переметнулся? — спросил Смирнов.
— Нет, — ответил Казарян. — Глядя на тебя — нет.
— Зачем ты меня так, Рома? — тихо укорил Смирнов.
— А ты меня зачем так?
— Выпьем, пацаны, — предложил Алик, и разлил из черной бутылки по сверкающим рюмкам, которые неизвестно как появились на столе. Выпили, и расхотелось цепляться друг к другу. Захотелось доброе говорить.
— Я твою последнюю картину видел, — сказал Смирнов Роману. — Мне понравилось.
— Это не последняя, Саня, — ответил Казарян. — Последняя выйдет на экраны осенью.
— Я ее видел в Доме кино. Тоже хорошая, — высказался про последнюю Алик.
— Спасибо, — поблагодарил Казарян, разлил по рюмкам и начал тост: — Я хочу выпить за Саню. За нашего учителя, за солдата, который научил нас быть солдатами. Уроки твои, Саня, на всю жизнь. И я счастлив, что малый наш солдатский строй нерушим. Ни года, ни беды, ни чины не властны над ним. Мы идем, мы идем нашим строем под командованием не полковника, нет! — под командованием солдата Смирнова, и нет для нас ничего дороже солдатской чести! За командира, за тебя, Саня!
Чокались, целовались, умильно глядели друг на друга. Ели обильную пищу, которую принес официант Денис. Наелись до отвала, пришло время расплаты.
— Шестьдесят семь сорок, — доложил Денис.
— Да-а… — сказал Смирнов, не привыкший к кооперативным ценам. Алик полез за деньгами, но Казарян остановил его движение левой рукой, правой же извлек из кармана ровно семь красных бумажек (фокусник!) и спросил:
— Достаточно?
— Мои чаевые входят в сумму счета, — с достоинством ответил Денис и отсчитал сдачу, которую кавказский человек Казарян, естественно, не взял.
Гулять так гулять. Они пешком, игнорируя казаряновскую машину, отправились на Арбат.
— Налетай, торопись, покупай живопись! — цитируя «Операцию „Ы“», громко взвыл Алик, когда они шествовали мимо разнообразных произведений изобразительного искусства: красивенько рыночных, доморощенно авангардистских, наивно старательных.
— Делайте с меня саржи! — радостно заорал Казарян, цитируя другую классику — Райкина, и уселся перед шаржистом-моменталистом. Делать шаржи с Казаряна с его армянской внешностью — плевое дело, и моменталист отработал свою пятерку моментально. Свернули шарж трубочкой и пошли дальше.
Отстояв очередь, съели по мороженому в виде олимпийского факела.