— Хоть бы телефоны здесь работали… — вздохнула Света. — Меня родители убьют.
— И меня… — вздохнул Колька.
— Не убьют вас ваши родители! — усмехнулся Денис.
— А ты… — Оля подступила близко к Кольке. — Это же ты Лёнчика толкнул! И даже прощения не попросил!
Прорвало Оленьку!
— Да я же не специально! Я нечаянно! — начал оправдываться Колька.
— Если бы специально, мы бы с тобой вообще не разговаривали!
— Я не обязан прощения просить! Я его даже не бил! Он сам свалился! — пошел в наступление Колька.
— Ты… Ты… — замахнулась на него Оля.
— И что ты мне сделаешь?! — усмехнулся Колька и легонько отодвинул Олю.
— Руки убери! — вскрикнула она.
Я встал. Эх, как бы я врезал этому Кольке! За всё!
Но между мной и Колькой встал Денис. Он отреагировал быстрее меня.
— У-у, как тут все запущено… — вздохнул он, положив мне руку на плечо. — Давайте спать, детки. Успокойтесь. Ваши папочки и мамочки приедут и заберут вас отсюда, целеньких и здоровеньких. Только без сокровищ…
Мне вдруг стало стыдно.
— Лёнчик больше всех мечтал сокровища найти, — сказал я.
Сказал я совсем не то, о чем подумал.
Мне никто не ответил. Может быть, стыдно стало кому-то еще. Из тех, у кого были и мамы, и папы.
Не знаю…
«Чужая душа — потемки», как иногда говорит мой папа.
Мама! Папа! Где вы? Что делаете? Наверно, вспоминаете обо мне?
Наверно…
Это ваши воспоминания согревают меня темной ночью, дорогие мои, любимые мама и папа!
Никогда и никому я не скажу этого вслух. Бедный Денис! Бедный Васька! Как же так?!
Как же можно так жить?
Мы вернулись к потухшему костру. В свете звезд увидели, что маленький художник Васька пробрался по травяному настилу под стенку и уже спит.
Оля потрогала голову спящего Лёнчика.
— Кажется, у него температура поднимается, — сказала она.
— Возможно, — ответил Денис. — Располагайтесь кто как может. Девчонки могут на настил залезть, к Ваське. Только больного не толкайте. Завтра всех подниму в четыре часа утра. Раньше выйдем — раньше до лагеря доберемся.
Я устроился под стенкой, на каком-то тряпье. Под голову положил рюкзак. Вертелся, вертелся, потом повернулся на спину и в прореху крыши стал смотреть на звезды. Я то широко открывал, то сощуривал, то закрывал глаза. Сияющие лучи звезд пробивались сквозь ресницы и, казалось, мерцали еще сильней.
«Эй вы, звезды! — думал я. — Что вам оттуда видно? Видны ли вам мы, люди? Может, вы висите там, на небе, и потешаетесь в свое удовольствие, глядя на нас? Как мы тут взбираемся в горы, ищем сокровища, ломаем ноги? Рисуем… Вы видите, как мы рисуем? Почему мальчик, который даже не знает, как звали его маму, рисует именно так, а не иначе? Рисует сам! Сам! Его никто не заставляет, не определяет в художественную школу, а он все равно рисует? Почему?»