Я представлял себе изумление иудеев при Его появлении. Избранный народ, ожидавший могучего воина-мессию на огненной колеснице, увидел сострадающего человека, чьей единственной силой была любовь, верившего, что каждое поражение есть победа и что все люди – избранные. Я думал о греках и римлянах, которые создавали богов по своему образу и подобию, наделив их собственной противоречивостью, и неожиданно обнаружили невидимого Бога, принявшего человеческий облик. Теперь Бог больше не подавлял людей, а спускался к ним сам, чтобы помочь им подняться над любыми противоречиями.
Вот эту эпоху великого поворота я и хотел описать. Благословенные годы, когда христианство было подобно гончарной глине, материку в процессе формирования, а первые христианские писатели были одновременно рычагом и отражением, жизненной силой и опорой. После создания Евангелия, Посланий и Писаний апостолов эстафету приняли мирские авторы, соизмеряя, развивая, комментируя неисчерпаемое богатство, доставшееся им в наследство.
Я шел по двору Католического университета, когда кто-то хлопнул меня по плечу. Обернувшись, я увидел перед собой Люка Субейра. Молочно-белая физиономия под рыжей шевелюрой, тонкая хрупкая фигура, на которой болталось шерстяное пальто, шея обмотана шарфом. Я ошалело выпалил:
– Ты что здесь делаешь?
Он посмотрел на экзаменационный лист, который вертел в руках.
– Полагаю, то же, что и ты.
– Ты пишешь диссертацию?
Он поправил очки и ничего не ответил. Я недоверчиво усмехнулся:
– Где ты пропадал все это время? С каких пор мы не виделись? С выпускных экзаменов?
– Ну, ты ведь вернулся к своим буржуазным истокам.
– Да ладно тебе. Я пытался тебе дозвониться все это время. Чем ты занимался?
– Учился здесь, в Католическом университете.
– Ты занимался богословием?
Он щелкнул каблуками и стал по стойке смирно:
– Так точно, сэр! И вдобавок получил степень магистра классической филологии.
– Значит, мы выбрали один путь.
– А ты в этом сомневался?
Я не ответил. В последние годы нашего пребывания в Сен-Мишель Люк изменился. Он стал еще более саркастичен, а его фамильярное отношение к вере превратилось в постоянные насмешки и иронию. Я недорого бы дал за его призвание. Он предложил мне сигарету и, прикуривая, спросил:
– О чем твоя диссертация?
– Зарождение христианской литературы. Тертуллиан, Киприан…
Он восхищенно присвистнул.
– А твоя?
– Я еще не решил. Скорее всего, о дьяволе.
– О дьяволе?
– Да, как о торжествующей силе нашего века.
– Что ты несешь?!
Люк обогнул толпившихся студентов и направился к зарослям в глубине двора.