Когда они посмотрели друг на друга – обритых наголо, закутанных в невообразимые одеяния, – на них напал неудержимый хохот. Вид миниатюрной Милы Пфефферберг, которая сейчас весила не больше семидесяти фунтов, напялившей платье, которое когда-то принадлежало высокой женщине, заставлял их заходиться от хохота. Полумертвые, в лохмотьях, они веселились, прихорашивались и хихикали, как школьницы…
– Зачем Шиндлеру нужны все эти старухи?
Клара Штернберг услышала, как эсэсовка спросила это у своей напарницы.
– Это нас не касается, – ответила та. – Пусть открывает хоть приют для престарелых, если ему так хочется.
Что бы ни ждало впереди, посадка на поезд всегда внушала узникам ужас. Даже в холодную свежую погоду в тесно набитом вагоне перехватывало горло от удушья; напряжение усугублялось темнотой.
Оказавшись в теплушках, дети тянулись даже к крошечным проблескам света. Так в первое же утро поступила и Нюся Горовитц, пробившись к дальней стенке и приникнув к щели в стене. Она увидела по другую сторону путей витки проволоки, окружавшей мужской лагерь. У проволоки толпилась кучка детей, которые, глядя на стоящие теплушки, махали им. В их стремлении привлечь к себе внимание чувствовалась какая-то особенная настойчивость. Внезапно Нюсе стало дурно – ей показалось, что один из мальчиков напоминает ее шестилетнего брата, который сейчас должен был находиться в безопасности, в лагере Шиндлера. А мальчик рядом с ним – прямо двойник их двоюродного братишки Олека Рознера!
И тут она поняла.
Это и в самом деле был Рихард. И Олек.
Девочка потянула за юбку свою мать, разбудила и подтащила к щели в вагоне. Присмотревшись, Регина с ужасом узнала детей и заплакала.
Дверь в теплушку уже была задраена, их загнали сюда в вечерних сумерках, набив вагон вплотную, и любое неосторожное движение, любой намек на надежду – или наоборот, панику – мог вызвать заразительное воздействие. Скоро все узницы присоединились к ее рыданиям.
Манси Рознер, оттянув родственницу от щели, заглянула в нее – и закричала.
Дверь откатилась в сторону, и приземистый эсэсовец осведомился, чего они так разорались. Никто не осмеливался выйти вперед, но Манси и Регина все же протолкались сквозь гущу тел.
– Там мой ребенок, – в один голос сказали они.
– Мой мальчик, – добавила Манси. – Я хочу дать ему знать, что я жива.
Он приказал им спуститься на платформу.
Женщины повиновались, дрожа и пытаясь догадаться, что будет дальше.
– Фамилия? – спросил он у Регины.
Она назвалась и увидела, что он, сдвинув пояс, принялся рыться в заднем кармане. Она не удивилась бы, увидев, как из-за его спины показывается рука с пистолетом.