У фармацевта Леона Залпетера, в свое время члена возглавляемого Мареком Биберштейном юденрата, в Бринлитце был склад. Здесь как раз и хранились жалкие запасы, присылаемые Хассеброком из Гросс-Розена, – и обилие овощей, муки и злаков, приобретенное Шиндлером, чему способствовали аккуратно изготовленные Моше Бейски штампы, на которых красовались орел и свастика нацистского режима.
«Вы должны помнить, – говорили через много лет заключенные лагеря Шиндлера, – что, хотя в Бринлитце было нелегко, по сравнению с остальными местами тут был рай!»
Заключенные знали, что питания не хватает везде повсеместно; даже за пределами лагеря мало кому удавалось есть досыта.
– А Шиндлер? Он тоже урезал свой рацион, чтобы ничем не отличаться от заключенных? – спрашивали после войны те, кто там не был.
Ответом на такие вопросы всегда служил откровенный смех.
– Шиндлер? Чего ради ему было урезать свой рацион? Он был герр директор. И с какой стати нам было обсуждать его меню?
И человек хмурился.
– Я так сказал не потому, что мы были рабами, а он – господином… Вы не понимаете… Мы были счастливы оказаться там. Иного места спасения у нас не было.
Как и в первые годы брака, Оскар с удовольствием уезжал из дома, порой довольно долго отсутствуя в Бринлитце. Нередко Штерн, которому надо было получить распоряжения от герра Шиндлера на следующий день, долгими вечерами ждал его, просиживая в обществе Эмили. Преданный бухгалтер неизменно находил самые убедительные объяснения отлучек Оскара, разъезжавшего по Моравии. Годы спустя в своем выступлении Штерн сказал: «Он сутками находился в дороге – и не только для того, чтобы закупать еду для евреев в Бринлитце, пользуясь поддельными документами, которые делал один из заключенных, он приобретал оружие и боеприпасы на тот случай, если эсэсовцы решат перебить всех нас при отступлении».
Неутомимость и предусмотрительность герра директора встречала уважение и преданность со стороны Ицхака Штерна.
Но и он, и Эмили понимали, что долгие отлучки Оскара связаны не только с необходимостью подкупать официальных лиц.
Во время одного из таких отъездов хозяина предприятия девятнадцатилетний Янек Дрезнер был обвинен в саботаже. И действительно, он совершил оплошность в мастерской. В Плачуве он обслуживал душевую, готовя простыни и полотенца для эсэсовцев после душа и бани; кроме того, он прожаривал завшивленную одежду заключенных. (Там он впоследствии заболел тифом и спасся лишь потому, что его двоюродный брат, доктор Шиндель, положил его в клинику якобы с ангиной.)
А предполагаемый акт саботажа Янек совершил лишь потому, что инженер Шенбрун, немецкий мастер, неожиданно перевел Янека с его станка на один из больших прессов для металла. Самому инженеру потребовалось не меньше недели, чтобы наладить пресс, с чем он справился не лучшим образом. Едва только Янек нажал кнопку «пуск», произошло короткое замыкание и один из штампов треснул. Шенбрун разразился градом обвинений в адрес Янека и направился в контору писать рапорт, в котором обвинял заключенного в преднамеренной поломке оборудования. Отпечатанные копии жалобы Шенбруна были направлены в отделы в Ораниенбурге, Хассеброку в Гросс-Розен и унтерштурмфюреру Липольду в его контору у ворот предприятия.