Брюно . Отсюда кровать видна как на ладони. Подозреваю, что ты не скучаешь!
Милдред . Не беспокойся, я знаю, как подростки любят уединяться. Сама была такой.
Брюно . Лично я считаю тебя ровесницей, несмотря на весь твой ум.
Он подходит к ней, садится на край кровати и медленно кладет руку ей на лодыжку. Милдред решительно отталкивает ее. Брюно пожимает плечами.
Брюно . А почему ты уверена, что я не видел, как ты вчера голая вышла из душа?
Милдред садится на кровати с серьезным видом.
Милдред . Потому что тогда ты рассказал бы мне о шрамах.
Брюно . О чем?
Милдред . Знаешь легенду о Медузе? Тот, кто встречался с ней взглядом, превращался в камень. То же самое происходит с каждым, кто видит меня голой.
Брюно . Что за бред?
Милдред . Шрамы остались у меня после пожара в доме в «Бель Эр». Я мирно спала в постели под балдахином…
Брюно . Чего?
Милдред . Представляешь, я ничего не почувствовала; от ядовитого дыма потеряла сознание и пролежала в коме несколько дней. Говорят, что на меня рухнула расплавленная противомоскитная сетка и я получила ожоги четвертой степени. Врачам потребовалась уйма времени, чтобы извлечь из моего тела ее куски на операционном столе. (Она кладет руки на те части тела, о которых рассказывает.) Кожа у меня на ногах похожа на расплавленный сыр на пицце, на правом бедре – клеймо от раскалившейся пружины от матраса, прямо как у техасской коровы. А на груди такое… что я даже не знаю, как описать… Какие-то странные бугры и впадины… Говорит, что нужно прождать еще лет пять-шесть, прежде чем обращаться к специалисту по пластическим операциям, но я не знаю, пойду ли на это. В конце концов, я уже привыкла к такому телу.
Побледневший Брюно вскакивает и устремляется к двери.
Брюно . Да ты просто чокнутая! Ни слова правды, ни единого:
Милдред . Можешь проверить, если у тебя хватит мужества, маленький шпион. Брюно хлопает дверью.
– Марко?
Я отрываюсь от экрана, все еще продолжая витать в облаках. Это вернулся Жером с бумажным пакетом. Вид у него, как у провинившегося школьника. Я начинаю привыкать к его нескладной фигуре и усталым не по возрасту глазам. Если правительство когда-нибудь организует антиамериканскую кампанию, его портрет как нельзя лучше подойдет для наглядной агитации. Даже в Бронксе не носят с таким изяществом вытертые джинсы; его неуклюжая жестикуляция наводит на мысль об ожившей статуе, а американские ругательства заставят покраснеть сутенеров с 42-й улицы. И это все не искусное подражание: Жером всегда был таким, и когда он утверждает, что никогда не покидал Парижа, я не могу ему не верить.