– Что ты делаешь? – спросил дон-Марко сторожа, который тащил доски и бочки. – Оставь все. Теперь у меня ничего нет и в бочки наливать нечего.
Поцеловал он в последний раз калитку своего виноградника и пошел, уводя за повод осленка…
Господи, помилуй. И господа тоже горюют, и они тоже из плоти и костей. Доказательство – донна-Марина, вторая дочка дона-Пидду: связалась с мальчишкой, работником при лошадях, при мулах. Она всякую надежду потеряла выдти замуж; жили они, по бедности, в деревне, во всякой беде; отец с матерью ей нового клочка надеть не давали, ни собака о ней не лаяла. В июле месяце, в самую жару в полдень, комары жужжали в пустой риге; родители, носом в стенку, старались заснуть. Она, донна-Марина, пошла за ворох соломы, к мальчишке; он, бывало, всегда краснеет, как она на него поглядит. Она взяла его за волосы и приказала себя поцеловать.
Дон-Пидду умер-бы со стыда. После продажи имущества, после нищеты, он не думал, что можно упасть еще ниже. Мать, бедняжка, узнала, как исповедывалась на Пасху… Святая! В это время, дон-Пидду и другие господа затворялись в капуцинском монастире для духовных приготовлений. Господа вместе с своими крестьянами исповедывались и слушали проповеди, они же и платили монастырю за общее содержание, в надежде, что работники исправятся, а если что украли – возвратят. В эту неделю покаяния, господа и простые люди были между собою, как братья, как во времена Адама и Евы, – а господа, ради смирения, сами за столом прислуживали, – только, от смирения этого, все шло у них на-криво, – затрапезная, когда работали все эти челюсти, казалась конюшней. Проповедники, между тем читали об аде и чистилище. Этим годом, дон-Пидду не хотел туда отправляться: нечем было ему платить свою долю, да и рабочим нечего было больше у него украсть. Но судья призвал его и послал спасаться волей-неволею, чтоб не было дурного примера. Простор была эта неделя для тех, кому было дело в доме ближнего! Муж нежданный с поля не прибежит, пированья ни смутит… Монастырские ворога были заперты дли всех, но молодежь, у кого были деньги, умела ускользнут, как только ночь, и на заре возвращалась.
Так и дон-Пидду, когда до кого дошли разные росказни, которые распускал фра-Джузеппе, одной ночкой тихонько сбежал, будто молодой, будто ждала его возлюбленная, и сам не знал, что направился накрывать, у себя в доме. На заре он воротился, бледный, как смерть, постарел на сто лет. На этот раз, побег подстерегли, и беглецы, возвращаясь в монастырь, нашли на пороге монаха, который на коленях отмаливал грехи, сотворенные этой ночью. Дон-Пидду сам бросился на колени и на ухо исповедался монаху, плача горькими слезами.