Трасса стала покрываться пупырышками мелкой измороси, как девушка после холодного душа. Я поднял плечи, застегнул «молнию» на куртке до упора и выдохнул воздух. Казалось, он был настолько плотный, что падал мне в руку. Температура опустилась градусов до двух, туда же опустился и мой боевой дух. Черное небо пузом чиркало о землю, и заготовленная табличка была различима не больше, чем капли дождя, рассекающие эту реальность. Я стал махать картонкой, рукой, ногой и фонариком, но в этом поле одинокие могучие фуры проносились мимо меня, как в пустыне слоны проносятся мимо новорожденного лемура. «Еще с утра я нежился на двуспальном матрасе посреди теплой комнаты, а сейчас снова стою на обочине дороги, глядя в пустоту. Может, к черту эти игры в супермена с самим собой? Отмоюсь дома у Попелюха и поверну в Москву!» — с такими мыслями побрел я вдоль трассы. Дорогу окаймлял забор, за которым вместо обочины начинались поля, и идти приходилось по внутренней окраине магистрали. Редкие грузовики проносились в паре метров, выплевывая в меня крупинки грязи и ненависти. Спустя минут тридцать забор кончился, но теплее от этого не стало. Я сбросил рюкзак и, чтобы взбодриться, начал бить себя руками по лицу, приговаривая: «Чувак, шутки кончились. Добро пожаловать в Сибирь».
Глава 12. Что творится ночью на сибирской дороге
— Ну и озяб же ты! Давай ботинки снимай и ноги прямо на печку ставь, — буркнул низкий крепкий водитель фуры. Я, стуча зубами и костями, наконец влезал в кабину машины после двух часов на трассе. — Ты хоть головой в следующий раз думай. А то не подберет никто — и капец тебе.
— Ага, — еле выговорил я, так и не объяснив, кто такой и куда еду. Наконец становилось сухо и тепло, а это значило, что жизнь продолжалась. Наша компания снова воссоединилась — дорога, фура, дальнобойщик и я. Мы ехали всегда вперед через темноту. Казалось, всю другую информацию стерли из органов восприятия. Я наизусть знал, через какое расстояние повторяется маячащая белая полоска слева и эпизодические гордые столбы справа. По появившимся на горизонте фарам я мог определить, с какой скоростью движется автомобиль и сколь скоро он пронесется мимо нас по встречной. Мне были известны все повадки дальнобойщика, хоть мы были знакомы две минуты. В моменты забытья и разочарования в предназначении он включал песню Трофимова, напевал «И помчит по ухабам по русским», и на душе становилось теплее, а соленый ком, застывший в горле, падал обратно вниз. Он знал репертуар радио «Шансон» лучше любого ведущего и потому никогда его не включал. Он обходил систему томографа, чтобы цена на груз не стала выше, и подмигивал встречным коллегам, предупреждая об облаве на дороге. Он ненавидел «Платон» и исправно переключал рацию с общедоступного 15-го канала, чтобы поговорить с другом и не засорять эфир. Он был работягой, которому хотелось простого человеческого общения, но внутри его души накопилось слишком много тяжести, которую нельзя было раскрыть ни семье, ни друзьям. Поэтому он выбирал лучшее решение — подсадить такого блудного сына, как я, вылить ему правду, вылизать раны, а потом с легкостью помахать рукой на прощание и отпустить все грехи.