Сын не голодал, не переживал войну и ее последствия, но иногда казалось, что голодает, что пережил нечто в своей жизни такое, что не позволяет ему смотреть на еду спокойно. Всегда во время готовки он совал руки и отъедал то кусочек теста для пирога, то капустинку для салата, сырой фарш, но особенно любил сырые овощи: всякие морковки, картофель, лук, баклажан. Петрова что только ни делала: давала ему витамины, проверяла на глисты, водила к эндокринологу, – но Петров-младший, казавшийся Петровой нездоровым своей стройностью, граничившей, по ее мнению, с дистрофией, был здоров. Петрова еще могла понять его пристрастие к сырой моркови, ладно, вроде бы все дети любят сырую морковку, ладно, некоторые еще, в порядке эксперимента, могут съесть кусок сырой картофелины, ну, капуста еще иногда привлекает детей – всё. Но Петров ел и сырой лук, как Буратино. И ел куски сырого мяса, как кот; Петрова и отгоняла его, как кота, потому что от мяса можно было подцепить каких-нибудь паразитов и сальмонелл, и бог знает, что еще антисанитарное могло твориться на бойне, чтобы скраситься потом до безопасного состояния термической обработкой.
Пока Петрова чистила картошку, Петров-младший еще сидел, глядя в экранчик телефона, однако Петрова отметила уже, что он как-то все же навострил уши. Когда Петрова стала нарезать картошку соломкой, тут-то сын и полез к разделочной доске и к сковороде, на которой уже шкворчало масло, он вылавливал оттуда еще не начавшие жариться куски картофеля и совал их в рот.
– Господи, – несколько раз повторила Петрова, – я же тебе йогурт купила, ну елки-палки.
Поедание картошки прекратилось, только когда Петрова закрыла ее аллюминиевой крышкой – та быстро нагрелась, и поднимать ее голыми руками было уже неудобно.
Петрова стала нарезать колбасу для омлета, сын полез и в колбасу, было видно, что ему нравится так баловаться, что еще ему нравится вид колбасы, нарезанной кубиками, и то, как они возникают из куска колбасного батона под руками Петровой. Он по-прежнему смотрел в экран телефона и тыкал большим пальцем в кнопки, а другой рукой лез на разделочную доску. Колбасу можно было есть и сырой, поэтому Петрова не возражала, иногда лишь предлагала не готовить ему омлет, а просто кинуть в миску и колбасу, и лук, и разбитые сырые яйца – пускай Петров-младший ест так.
Сын улыбался и отрицательно мотал головой, не отрывая глаз от телефона.
Сбросив колбасу в масло, Петрова стала шинковать лук, удивляясь бессмысленности этого занятия. Петрову-младшему было все равно, как лук нарезан, мелко ли, либо кусками покрупнее, он, кажется, даже любил, если покрупнее, но Петрова почему-то резала, руководствуясь собственным вкусом.