Что разбудило ее? Крик. Мужской крик. Он прозвучал вновь.
Она не поняла ничего. Ужас. Не то чтобы она не узнала того, кто кричал, — Сальваторе, кто же еще? — но никогда не слышала в его голосе такого безотчетного страха. Она не могла разобрать, что он кричит, но сразу поняла: произошло нечто немыслимое, невыносимое, кошмар, чуждый человеческой природе, оголивший даже нервы Сальваторе — вышколенного знатока этикета, который никогда не показывал своих эмоций. Это был крик не человека — животного, волка в горах. Опасность, опасность!
Вивьен сразу все поняла. Она опустила ноги на пол и побежала. Она знала. Ей не нужно было входить в его спальню и видеть пустую кроватку или открытую дверь. Она знала. Истошный крик вырывался из ее горла, когда она неслась вниз по лестнице, когда выбежала в ночь, в темноту, сотрясаясь каждой клеточкой, — он шел из таких глубин ее естества, что она утратила способность дышать. Это таится, наверное, в каждом человеке, но только немногим проклятым выпадает заглянуть в эту пропасть.
Фонтан. Сальве. Тело в его руках, недвижимое как будто ото сна, капли воды, падающие с его скрещенных ножек… Она бросилась к нему, выкрикивая его имя, которое он никогда больше не услышит.
Италия, лето 2016 года
Я жду, что придется вернуться в Барбароссу, но вместо этого Адалина отводит меня в старую церковь на Пьяцца-Мария, скромное здание в старом дворе, увитое белыми персиковыми цветами. Внутри пусто и прохладно, на скамьях никого. У алтаря висит распятие, у Христа скрещены ноги и опущена голова. Мерцают свечи.
— Я часто прихожу сюда, — говорит Адалина, — помолиться за них.
Мы садимся рядом. Мне холодно. Я хочу домой к Максу, свернуться калачиком на его диване и наблюдать, как он готовит. Этот свет делает Адалину старше, не похожей на себя. Выглядит она плохо. В контрасте с тем, какой властной она казалась в стенах Барбароссы, здесь она выглядит уставшей и больной — именно такой я представляла себе Вивьен.
— Помолиться за кого? — спрашиваю я.
Мне кажется, лучше начать разговор с этого вопроса.
— За своего сына, — говорит она, глядя на меня с надеждой, что я все пойму и ей не придется произносить это вслух. — И Изабеллу.
— Адалина, что случилось с Изабеллой?
— Она убила себя. Вивьен не убивала ее.
— Тетя Макса?..
Адалина крутит головой.
— Нет. Лили была не такой. Она была мягкой женщиной — лучшим другом. Единственным человеком в Барбароссе, который был кому-то другом.
— Но почему? — Изабелла казалась мне яркой, заметной, израненной… безнадежной. — Зачем она это сделала?