Тени колышутся. Вот окно, в которое я только что смотрела с улицы. При воспоминании о темной фигуре по спине пробегает холодок, я жду, когда в дверном проеме покажется Вивьен или Адалина, но здесь никого нет. Пол, жесткий и растрескавшийся, колет голые подошвы. В самом центре стоит кровать, как-то странно расположенная, как будто она живая.
Откосы крыши свисают так низко, что стоять можно только под верхней точкой треугольника. Один из углов занимают старый сундук и письменный стол, на котором стоит лампа из цветного стекла, покрытого мухами, рядом — запыленная стопка книг в твердом переплете, все на итальянском. На дальней стене висит портрет девочки. На ней белое платье с оборками, светлые волосы заплетены в косички. За ее спиной стоит мужчина. Голубые глаза девочки полны страха. Они следят за мной. Я толкаю створку окна, пытаясь открыть, но она застряла. Атмосфера тяжелая, здесь сразу чувствуешь усталость и необъяснимую вину. За мной словно наблюдает кто-то, свет пробудил здесь что-то. Я чувствую, что конечности немеют от холода. Фитиль вспыхивает и шипит. Желание выбраться отсюда настолько сильно, что я чуть было не ушла, не заглянув в сундук. Он накрыт тканью и перевязан веревкой, словно бочка, в которой спрятано нечто смертоносное, что сейчас бросят в пучину моря с молитвой о том, чтобы оно никогда не вернулось. Я подхожу к сундуку, наклоняюсь и начинаю разматывать веревки. У меня нет времени на раздумья, я точно знаю, что мне нужно. Старые веревки поддаются легко. Ящик сделан из темного дерева, металлическая защелка заржавела. Я нажимаю, чтобы открыть ее, поднимаю крышку обеими руками и долго рассматриваю содержимое: хлопковый солдатик с глупой улыбкой, в яркой куртке и фуражке, игрушечная лошадка-качалка с рассохшейся кожаной ручкой, музыкальная карусель, отвратительно звучащая. Еще невероятно мягкое одеяло, а под ним — сложенный лист бумаги. Разворачиваю его.
Он никогда тебе не достанется. Он всегда будет моим.
Буквы расплываются, чернила выцвели и потемнели, но еще видно, в каком отчаянии и в какой спешке были написаны, будто писал кто-то, утративший контроль над разумом.
Больной. Помешанный. Одержимый.
Свеча шипит и тухнет. Не понимая зачем, я засовываю записку в рукав ночной сорочки, закрываю крышку, возвращаю на место веревки и ткань, укрывавшую сундук. Вернуть ключ на место не представляет сложности. Особняк крепко спит, как будто ничего не случилось, не было последних десяти минут и я по-прежнему могу быть в безопасности в своей комнате, как будто не было этой записки, заставляющей холодеть душу.