– Тогда с нее и начнем. Ну-ка… ага… и что ж ты с ней делал?
По истинно крестьянской привычке в отношении к любому городскому (именно к таковым следовало, по мнению солдата, причислять немку), пострадавший начал с вранья:
– Вот крест, ничего не делал! Это все порча! Навели!
Намек на свою особу Мариэла, похоже, не поняла. Речь ее наполнилась сочувствием.
– Ай-ай-ай! Так тебе не сказали?
– Что не сказали?
Сочувствие пропало без следа.
– Что мне бесполезно лгать; это дело я сразу распознаю.
Ответ был максимально честным:
– Не сказали.
– Так вот я и говорю. Теперь ты об этом знаешь… Итак: что ты сделал с ногой?
На этот раз здравый смысл потерпел поражение в битве с крестьянской этикой:
– Ить ничего не делал! А она сама за ночь внутре спортилась…
Голос госпожи доктора чуть построжел:
– У меня мало времени. Если я буду слишком долго вытягивать из тебя правду, его может не хватить на остальных раненых, – с этими словами она обвела глазами палату.
Тактический ход оказался действенным. Палата загомонила голосами:
– Вот крест истинный: ничего не видел…
– Ночью дело было, я спал…
– За винищем, небось, бегал; и посейчас аж досюда разит. А с костылями до Моисейкина шинка не дойтить…
Слово было сказано. А унюхать перегар мог бы даже человек, вообще не обладающий магическими способностями.
Интонации голоса Марьи Захаровны стали еще жестче:
– Значит, ходил без костылей, – вопросительные интонации тут и рядом не пробегали, – а ведь насчет этого говорила тебе.
Семирылов пребывал в твердейшем убеждении, что если повиниться, то высекут, самое большее, и никакого иного наказания не последует. Посему он залился слезами и зачастил:
– Богу виноват, Марь Захарна, попутал лукавый, захотелось хлебного винца, походил чуток без костылей, больше не буду…
Одновременно с этой прочувствованной речью солдат истово крестился. Но адвокатские выверты были оборваны прокурорским голосом:
– Ты испортил мою работу. Теперь ее начинать почти что наново и тратить силы на это. Я могла бы спасти еще одного раненого. Ты не дал этого сделать…
Палата, и без того молчавшая, обратилась в одно большое ухо.
– …так что походи-ка с той ногой, что есть.
– Мария Захаровна, клятва врача запрещает отказывать кому бы то ни было в медицинской помощи.
Сказано было отчетливо и весомо. Все повернули головы на этот уверенный баритон. В дверях стоял доктор Пирогов.
Мариэла вознесла брови высоко вверх:
– Помилуйте, Николай Иванович, да разве я отказывала в лечении? Вовсе нет…
Кое-кто в палате украдкой обменялся взглядом с соседом. Семирылов воспарил духом в небеса.