Повреждения броненосца заметили и в Кинбурнской крепости.
– Братцы, а ведь бьют басурмана!
– Видал? Нет, ты видал огненные бонбы? Эка ведь силища!
– Горит он, окаянный, пламенем горит!
– Да у него борт вырвало!
– Не весь, кусок лишь.
– А ну, братцы, целься по тому месту, где брони не осталось!
Артиллеристов не пришлось долго уговаривать. Шесть орудий грянули не особо дружным залпом. Разумеется, попали не все, но два ядра одно за другим ударили по дыре в корпусе. Защитники крепости этого не знали, но оба почти не принесли повреждений. Первое перевернуло и без того небоеспособное орудие, а второе наполовину перебило шпангоут. Но моральное воздействие от попаданий трудно было переоценить. Крепость наконец-то дала сдачи.
Опыт не подвел санитара Прохора: его вердикт оказался точен.
– Значицца, господин капитан, по всему видать, два ребра сломаты, да туда ж лбом вы треснулись, так что на палубу ни-ни.
– Прохор, так ведь очень нужно. Ты повязку наложи, – из поучений отца Владимир Николаевич запомнил, что при переломах ребер накладывают тугую повязку.
Но санитар был самых строгих правил и потому не сразу поддался уговорам:
– А вот поглядим, да пошшупаем.
Вопреки распространенному мнению, взгляд отнюдь не был безболезненным: для осмотра потребовалось снять сюртук и рубашки.
– Твою ж… интендант кладбищенский!
– Синяк преогромный, господин капитан.
Еще один взгляд. На этот раз подстрадавший ограничился злобным шипением.
– …вот, как и говорил, переломаты оне.
– Так ведь голова не кружится, и не тошнит. Стало быть, нет контузии.
– Контузия, она вещь преподлая, – глубокомысленно высказался медработник, одновременно бинтуя грудь, – опять же ж, командовать вам никак не можно.
– Да отчего так?
– Оттого, что грохот и отсюда слыхать, а вам во всю мочь выкрикивать болезно будет. А выпить тоже не дам, потому как опасаюсь.
– И не надо! Мне б только посмотреть, как оно.
Через четверть часа Семаков, перевязанный должным образом, с большим трудом вылез из люка на палубу и осторожно пошагал к двери в рубку.
– Командование пока принять не готов, – произнес командир повернувшему голову старшему помощнику, – доложите обстановку, Михаил Григорьевич.
Мешков не мог пропустить мимо глаз напряженное лицо товарища:
– Прежде всего: как себя чувствуете, Владимир Николаевич?
– Погано. Но до госпиталя дотяну, а уж там, надеюсь, Марья Захаровна посодействует. Что там?
– Первый уже палить не может, вон у него дифферент на нос. Ворочать орудия при таком никак нельзя. Мыслю, течи от взрывов открылись. Руднев поджег одного оставшегося из кораблей прикрытия, сейчас обстреливает второго. А мы сей момент атакуем следующего по фронту. Вот вам наблюдение, Владимир Николаевич: как мы влепили гранатами по палубе, так орудия супротивника тут же замолчали.