— И тем не менее… Ты знаешь, что с нею стало.
— Не знаю, лишь предполагаю. Захар, черт тебя подери, это может быть кто угодно! Местные хулиганы.
— Надеюсь, что так.
— Еще что-то есть или сюрпризы на сегодня закончились? — отрывисто произнес Герман, глядя в сторону, чтобы не встречаться с пронизывающим, как вечерний ветер, взглядом старика.
— Сюрпризы на сегодня закончились, — вздохнул Захар. — Пойдем, чаем напою. Замерз? Похолодало.
— Я к холодам, как и к жаре, привычен, — отмахнулся мужчина. — Но пойдем. Хоть лезть на твою колокольню у меня особого желания нет. Находился уже сегодня по горам.
— Можем посидеть в говорильне.
— Да ладно уж, пойдем. Подумаешь, одним подъемом больше, — усмехнулся Герман и первым направился к входу.
— Чего это тебя в горы понесло?
— Это не меня, а девчонку. На дольмены ей охота было поглядеть. А я полез следом. Плюс завязал с ней знакомство. Минус — не особо она нашему знакомству и рада.
— А если узнает, ради чего к ней такой интерес, так и вовсе разгневается, — проворчал Захар, поднимаясь за гостем по винтовой лестнице. — Бросил бы ты это дело, Герман. Видишь, какая каша заварилась? А заварится еще гуще. Оно тебе надо?
— Надо, раз до сих пор тут торчу. А теперь, после того что ты мне показал, только убедился в этом.
— Царапины могли оставить хулиганы. Сам же сказал.
Герман промолчал, упорно продолжая покорять лестницу. И, лишь дойдя до нужного пролета, остановился.
— Завтра я встречаюсь с этой девушкой. Алиной.
— Не переупрямишь тебя, — сердито буркнул Захар, проходя мимо гостя к жилому помещению. — По-хорошему, предупредить бы ее надо.
— Еще рано, Захар.
— Не веди себя как мальчишка! Тебе Вики мало?
— Вика, похоже, о чем-то знала еще с самого начала. И что? Помогло ли это ей? Напротив.
Захар длинно и тяжело вздохнул. После чего оглянулся на гостя, небрежно привалившегося плечом к дверному косяку:
— Привези ее ко мне познакомиться.
— Не завтра.
— Какая она хоть из себя?
— Девчонка. Лет двадцати. Или двадцати с небольшим. Рыжая, как огонь.
— Час от часу не легче. Двадцать! Не знаю, как тебя вразумить.
— Лучше не ворчи, а помоги.
Захар посмотрел на него долгим взглядом, который Герман выдержал, а затем отвернулся.
— Узнай о ней все, что можешь. А там видно станет.
Ее звали Исабель Гарсия, но отец, в память о матери, которой так нравилось чужеземное имя, звал ее Элизабет. Была она дочкой почитаемого в городе и за его пределами человека — аптекаря Гильермо Гарсия. Недавно ей исполнилось шестнадцать, и была она так хороша собой, что слава о ее красоте едва не опережала известность ее отца-аптекаря. Отец говорил, что красоту Элизабет унаследовала от своей бедной матери, отдавшей жизнь ради рождения малютки. Нередко случалось, что отец, обернувшись на голос дочери или сам окликавший ее, занятую хозяйством, ошибочно называл Элизабет именем покойной супруги. А потом спохватывался и, глядя увлажнившимися глазами на дочь, с гордостью и затаенной болью выдыхал, что она невероятно похожа на свою мать: тот же гибкий стан и изящные белые руки, те же крупные и темные, как ночь, глаза, черные волосы и яркий, словно кровавая рана, маленький рот. Только вот характером и пытливостью ума дочь пошла не в свою кроткую молчаливую мать, а в отца. Упрет руки в бока, топнет ножкой, нахмурится и сделает по-своему. Да и страсть испытывала она не к домоводству, а к отцовскому делу. Впрочем, Гильермо в этом сам ей потакал: позволял любимой дочери с малолетства присутствовать в святая святых — лаборатории. Верша волшебство, он занимал маленькую Эли рассказами о процессах перегонки и прочих, а потом стал доверять мелкую работу — то попросит растолочь в ступе травы, то отмерить воду для капель. И так уж стало, что аптечная утварь занимала Элизабет куда больше домашней, да и учеником она, к гордости и одновременно беспокойству отца, оказалась более способным, чем остальные. Гильермо ворчал, что не к лицу молодой сеньорите разбираться в составах, отварах и ядах. Но, однако же, сам и поощрял пытливость дочери, гордился ее умом едва ли не больше, чем красотой. И не спешил отдавать дочь замуж, хоть и сватались к ней.