Лицо молодого Чинского, все в кровавых подтеках, производило страшное впечатление, но глаза его были открыты, казалось, он находился в сознании. А вот белое как бумага личико Марыси выглядело мертвым. Среди светлых волос над виском сочилась кровь. Знахарь, склонившись над телегой, нащупал пульс.
Мужики рассказывали, перебивая друг друга:
– Я в аккурат проезжал мимо вицкуновской дороги, когда этот вылетел и вопит: «На помощь!». Мы побежали туда, чтобы посмотреть, а тут, Боже спаси и помилуй, лежат они на дороге…
– Они уж и не дышали вовсе…
– На этом мотоцикле и разбились. На дороге кто-то бревно оставил, а они прямо в него… и того… ну, известное дело…
– Так мы стали совет держать, что делать-то, а этот на колени падает, руки целует. Спасите, говорит, везите к доктору в город, будьте, говорит, христианами…
– Так разве ж мы не люди, что ли, не понимаем разве! Только как же их везти в город-то? Всю душу из них вытрясешь, ежели даже еще живы. Так и постановили, что лучше сюда, к знахарю…
– Хотя, видать, тут ксендз нужнее…
Антоний Косиба обернулся к ним. Его лицо окаменело, и он сам сейчас больше походил на труп, чем на живого человека. Только глаза горели.
– Один я не справлюсь, – сказал он. – Пусть кто-то верхом за доктором съездит.
– Виталис! – позвал Прокоп. – Запрягай!
– Времени нет запрягать! – крикнул знахарь.
– Дайте мне лошадь, я поскачу, – вмешался Зенон.
– Виталис, дай ему, – согласился Прокоп, – а ты сообщи в Людвиково, что их сын тут лежит.
Между тем знахарь поспешил в дом. Одним движением руки он смел с большого стола все лежавшие на нем вещи, еще одним движением точно так же очистил лавку. Руки у него дрожали, а пот каплями выступил на лбу.
Он снова выбежал во двор. Теперь он давал распоряжения. Раненых, осторожно подложив под них руки, перенесли в дом, где Василь зажег еще две лампы. Ольга раздувала огонь в печи. Наталка наливала воду в кастрюли. Зоня огромными ножницами разрезала полотно на бинты.
За окнами раздался громкий топот. Это Зенон на неоседланном коне полетел в город.
– И этот еще шею себе свернет, – пробормотал ему вслед Виталис. – А то и лошадь в потемках угробит.
– Почему же сразу угробит, – с тревогой, сердясь на дурное предсказание, ответил Мукомол. – Дорога ровная, гладкая.
– Боже, Боже, какое несчастье! – причитала старая Агата.
– Надо ж ему было в святой день злого духа искушать, – нравоучительно пробормотал один из мужиков, – на машине разъезжать.
– Так это ж не грех, какой тут грех? – возразил ему кто-то из молодых.
– Может, оно и не грех, а все ж таки лучше воздержаться.