Саше никогда раньше не приходилось делать бомбы, но он знал, что сможет почерпнуть нужные сведения из книги Моста «Наука революционного ведения войны». Достать динамит Саша планировал у одного знакомого со Статен-Айленд. Наконец настал тот великий момент, когда можно послужить Делу, отдав за людей свою жизнь, — потому Саша и решил отправиться в Питтсбург.
«Мы поедем с тобой!» — закричали мы с Федей, перебивая друг друга. Но Саша не хотел и слышать об этом. Он настаивал, что необходимости ехать всем вместе нет, а отдавать три жизни ради мести одному человеку — просто преступно.
Федя и я сели по обе стороны от Саши, и мы взялись за руки. Тихим и ровным голосом Саша начал раскрывать нам подробности своего плана. Он собирался отрегулировать часовой механизм на бомбе так, чтобы успеть разобраться с Фриком, но остаться в живых самому. Нет, Саша не хотел сбежать, он лишь собирался дожить до суда, чтобы принародно объяснить мотивы своего поступка — не разбойного, а идеалистского.
«Я убью Фрика, — закончил Саша, — и меня, конечно же, приговорят к смерти. Я умру с достоинством и буду знать, что отдал жизнь за людей. Но умру я только от своей собственной руки, как Линг. Ни за что не позволю врагам убить меня».
Я завороженно следила за его губами — ясная, спокойная и уверенная речь, священный огонь идеала увлекли меня. Саша повернулся ко мне и продолжил говорить своим низким голосом. Он сказал, что я — прирождённая пропагандистка, и во многом могу ему поспособствовать. Я могу растолковать значение теракта рабочим, объяснить им, что у Саши нет личной неприязни к Фрику: как человек он интересовал его не больше остальных. Фрик — символ власти и богатства, несправедливого правления капиталистов; он один виновен в убийстве рабочих. Сашин поступок будет направлен против Фрика не как человека, а как врага трудящихся. Саша надеялся, что я понимаю, как важно мне остаться здесь, чтобы объяснять смысл его действий, нести его послание всей стране.
Каждое Сашино слово отзывалось в моей голове как удар кувалдой. Чем дольше он говорил, тем отчётливее я осознавала весь ужас ситуации: я не нужна ему в последний час! Я уже не могла думать о главном — послании, Деле, долге, пропаганде. Какой смысл в этом, если исчезнет та сила, которая сделала Сашу частью меня в ту же минуту, когда мы впервые увиделись и я услышала его голос, пожала ему руку? Разве за три года совместной жизни Саша так мало понял мою душу, что теперь спокойно просит меня жить дальше после того, как он повесится или его разорвёт на куски? Разве настоящая любовь — не рядовое чувство, а готовность отдать всего себя без остатка — не всеобъемлюща, как ничто иное? Геся Гельфман44 и Софья Перовская45 знали это — и разделили со своими мужчинами жизнь и смерть. Я не могу поступить иначе.