Кастеллио же — ив этом его непреходящая слава — единственный из этих гуманистов решительно выступает навстречу своей судьбе. Мужественно подняв свой голос за преследуемых товарищей по духу, он тем самым рискует жизнью. Абсолютно лишенный фанатизма, ежечасно подвергающийся угрозам со стороны фанатикоц, совершенно бесстрастный, с непоколебимостью Толстого поднимает он над жестоким временем, словно знамя, свое кредо: ни одному человеку нельзя навязывать мировоззрение, никакая земная власть не имеет права насиловать совесть человека, и так как свое кредо он сформулировал не на основе программы какого-нибудь лагеря — папистов или реформаторов, а основываясь на вечном духе гуманизма, именно поэтому его мысли, как и слава, остались навечно.
Сформулированные художником общегуманные, вечные идеи всегда оставляют свой отпечаток, всегда кредо, объединяющее мир, переживет кредо доктринерское и агрессивное. Но для всех последующих поколений останется беспримерным достойное подражания мужество этого забытого человека. Ибо, когда Кастеллио вопреки мнению всех богословов мира называет Сервета, сожженного Кальвином, невинной жертвой, когда он в ответ на все софизмы Кальвина бросает бессмертные слова: «Сжечь человека — не значит защитить учение, нет, это означает — убить человека», — когда он в своем манифесте терпимости (задолго до Локка, Юма, Вольтера и многих других мыслителей и гораздо решительнее, чем они) раз и навсегда провозглашает право свободомыслия, — это означает, что он за убеждения готов отдать свою жизнь.
Нет, протест Кастеллио против прикрытого юридической процедурой убийства Сервета не следует сравнивать с тысячекратно восхваляемыми протестами Вольтера по делу Кала-са и Золя — по делу Дрейфуса, — их действия по моральному благородству совсем не равнозначны его деянию. Ведь Вольтер, начавший борьбу за Кал аса, живет уже в век гуманизма; кроме того, писатель с мировой славой находится под защитой королей, князей; равным образом восхищение всей Европы, всего мира окружает Эмиля Золя. Совершая свои благородные поступки, оба они ради чужих судеб рисковали и своей репутацией, и своим комфортом, но — ив этом решающая разница — не своей жизнью. Как Себастьян Кастеллио, который в борьбе за гуманизм испытал на себе всю убийственную бесчеловечность своего века.
Себастьян Кастеллио очень дорого заплатил за свой моральный героизм. Этот первый убежденный противник насилия, считавший, что в борьбе следует пользоваться лишь духовным оружием, был неслыханно жестоко подавлен грубой силой — увы, вновь и вновь подтверждается истина, что борьба оказывается безнадежной каждый раз, когда против сплоченной организации выступает одиночка, опирающийся единственно лишь на моральное право человека. Если какой-либо доктрине удалось овладеть государственным аппаратом и всеми его институтами гнета, она не задумываясь вводит в действие террор; того, кто ставит ее всевластие под вопрос, она сумеет заставить замолчать, а иного — и дышать также.