Но вообще-то какая, на хрен, электричка? Какая, на хрен, электричка?! Едем в трамвае, по одноколейной дороге, глубокой ночью, так не токмо что электрички, но и трамвая встречного не может быть, да и автомобиль едва ли. И потом, какие такие лотки в чистом поле? Лучше бы Кирюша занялся обдумыванием нового сочинения, раз предыдущее уже обдумал. А можно даже и того же самого. Потому что готический роман, конечно, круто, но не особенно. Все-таки лучше какой-нибудь такой остросюжетно-психологический. Типа как у Достоевского. И Кирюша занялся, воображая самое себя персонажем собственного же произведения.
Вот они пошли в поход, напились, и Кирюша, обидевшись на мироздание, убежал в лес. По направлению к Здохне. И он услышал всхлипывание. Это плакал... человек? Запахло русским духом. На краю Здохни светлели очертания — это был человек с человечьим голосом, и нестрашным голосом. Кирюша притаился. Листья под ногами дико шуршали.
О! Это девушка сидела на земле. Она уже не всхлипывала и стала посматривать по сторонам. Кирюша решил отступать... Хрустнула! Девушка подскочила, и их глаза встретились...
...— А у вас костер, да? — и неожиданно — у Кирюши перехватило дыхание — вложила свою руку в его. — Пойдем?
Ночь была глухой, а маленькая рука — ледяной, он не то согревался, не то замерзал, во всяком случае, ощущал мурашки, и они шли по страшному лесу рука об руку! Не во сне. Так они возникли в свете костра. Оба приятеля хмуро уставились на это невероятное зрелище.
Тут вагон стал замедлять ход, заскрежетал и остановился. Вагоновожатая прохрипела в динамики: «Электростанция, конечная остановка».
— Приплыли, — сказал Кашин.
— Пипец, пришли, — сказал Стива.
— Здравствуйте, девочки, — сказал Кирюша.
Глава десятая. Их привезли
Странное зрелище представляет собою коллективный сад поздней осенью. Недалекий и дубовый садовый участок. На Урале. Где вообще-то дубов (в прямом, конечно, смысле) совсем не так много. А в переносном смысле их еще меньше. Потому что в переносном смысле дубы-колдуны почти не видны. Как, кстати, и коты-колдуны, на одном из которых мы споткнемся ниже. Везде в основном идиоты, а дуб почти не виден. Видны опустевшие домики, грядки, деревья, остовы парников и теплиц с болтающимися на ветру обрывками полиэтиленовой пленки. Засыпанные бурыми листьями и подернутые инеем дорожки. Небо снеговое, низкое. И потом, еще ведь никак не начинается метель. Она непременно начнется, но несколько позже.
А пока вы подходите к металлическим воротам, и ваше сердце неспокойно: не закрыты ли они снаружи и изнутри на два огромных ржавых навесных замка. Потому что такой замок вы не откроете снаружи своим дубовым ключом. А уж тем более — тот, что изнутри. И тогда неизвестно, что вам делать. Колотить кулаками и каблуками в ворота, в надежде разбудить сторожа? О, если сторож уже залег в зимнюю спячку, это почти безнадежно. Даже если его дом поблизости, он не услышит. Даже если у сторожа есть специальная для таких случаев огромная дворняга, это вам вряд ли поможет. Псина прекрасно — может быть, более чутко, чем люди, — понимает сезонную сущность дачного бытия. У него до следующей весны уже нерабочее время. Он может даже услышать вас и даже подбежать к воротам поглядеть на вас. Но скорее всего, он не удостоит залаять. Он, скорее всего, немного послушает вас, порычит или, наоборот, повиляет хвостом и убежит по своим собачьим делам. Вы ему неинтересны. Не сезон. Не резон. Да, сад летом — это колониальная тема, а осенью? Осенью, несомненно, постколониальная.