Эта история Кирюше очень понравилась. Как легко, оказывается, можно войти в литературу! На первый случай даже в роли писателя-натуралиста (да плюс еще фотографа) — вполне заманчиво! Так что у него были все основания взять с собой фотоаппарат и блокнот.
Он решил, что как только увидит какой-нибудь одуванчик, так сразу его и запечатлеет. А уж если какую-нибудь настоящую живую белку — а Олег говорил, что белок в лесу видимо-невидимо, хотя Кирюша и не очень-то в это верил, но чем черт не шутит! — то и подавно. Или, например, дикого дятла! И уж во всяком случае Кирюша был уверен, что белку не белку, а настоящую белую русскую березку он за городом точно найдет. И тогда надо будет с ней обняться, а кто-нибудь пусть его сфотографирует. На березку он рассчитывал с полным основанием, потому что Олежек клятвенно уверял, что там неподалеку от сада точно есть целая настоящая березовая роща.
Кроме того, в саду непременно должен быть настоящий огород. Кирюша никогда не видел воочию огорода, а воочию видеть настоящий земляной огород со всякими там присущими ему грядками, гумнами, стогами сена и пашнями, как он считал, для русского писателя совершенно необходимо. И, собственно говоря, как уверяет Олежек, на подходе к саду много грязи, а ведь это тоже очень по-русски. Конечно, Кирюша и в городе неоднократно видывал грязь в дождливое время, но Олежек приказал надеть резиновые сапоги, уверяя что там, на натуральной природе, дороги земляные, и на них грязь бывает такая глубокая, так что в ней сапоги вязнут. Вы можете себе это представить?! Вязнут сапоги! На Кирюшу от таких слов дохнуло какой-то пленительной, сказочной древностью. Он решил, что, если попадется им такая грязь, он войдет в нее, и пускай его тоже сфотографируют. Ну и на огороде и на пашне непременно...
Его плечо потрогали. Он вздрогнул, обернулся и вздрогнул паки.
Перед ним стояла маленькая нищенка.
Не так чтобы уже совсем маленькая, в смысле что младенчик, но в смысле что слишком маленькая для своих лет. Ей было-то лет, наверное, как и Кириллу, но уж больно она была махонькая. И головка, обмотанная черной шалью, была махонькая, и личико махонькое. И подбородок был у нее махонький, да еще и с грязной полоской, как у какой-нибудь настоящей Золушки.
— Дяденька, дайте, пожалуйста, десять копеек! — попросила она плаксиво.
Это он-то дяденька? Кирюша приосанился и небрежным жестом поправил шейный платок. Девочка в упор смотрела на него своими светло-зелеными глазами — очень большими, чуть не шарообразными, широко поставленными светло-зелеными глазами. Ее махонький курносый нос с почти плоской переносицей был красен от холода, и из него на коротенькую верхнюю губу медленно текла то одна, то другая сопля, и девочка шмыгала то так, то этак. И переступала ножками в грязных резиновых сапожках то этак, то так.