Ох! Гистасп потянулся, выгибаясь назад, похлопал себя по щекам, вздохнул, хмурясь: какая несвоевременная и серьезная головная боль! И ведь поди разберись, кому оно надо! Ярость в душе командующего вскипела с новой силой: очень трудно принять вызов, когда не видишь того, кто его бросил.
Когда иссяк поток церемоний и ритуалов, когда служители склепа придвинули громадную гранитную плиту, загораживающую вход в усыпальницу, когда Бану, стоя спиной к храму мертвых, сделала глубокий вдох весеннего чистого воздуха, она поняла: вот теперь закончился третий этап ее жизни. Только теперь, только сейчас закончилась Бойня Двенадцати Красок. В день, когда один из двенадцати ее столпов достиг Залов Праматери и воссоединился со своей собственной матерью, с отцом, братьями и сестрами, со своими женами и всеми своими предками.
Близился поминальный обед, и для Бансабиры и остальных Яввузов настало время сменить черные одежды. Властвующая тану спустилась в приветственный зал чертога в платье темно-серого цвета с шелковым лиловым поясом шириной в ладонь. Несмотря на теплую погоду, на плечи госпожи накинули тонкий свежевытканный плащ насыщенного пурпурного оттенка, скрепленный у горла тяжелой железной пряжкой в форме головы волка. В расслабленно-плетеной косе сияла золотая нить рубинов, с мочек вились длинные серьги, и только руки не знали иного украшения, кроме бронзового кольца из Храма Даг. За время, проведенное в чертоге, Бану сделалась краше: набрали сок впалые щеки, заблестели глаза, теперь обведенные черной краской; заалели аккуратные мягкие губы. Видно было, что именно сегодня Бансабира чувствовала себя уверенно не только как танша, но и как женщина. Одного этого облика, одного выражения лица хватило, чтобы понять: она знает, что может быть привлекательной, и давно ждала возможности вновь почувствовать себя таковой.
Танша явилась не одна – по обе стороны в чертог вошли два крупных выдрессированных волкодава из танских псарен, куда Бану по возвращении наведывалась ежедневно. Сопровождая хозяйку, эти звери поводили головами, будто бодая воздух, издавали глухое сопение, тяжело ступали по каменному полу мохнатыми лапами. Когда Бансабира устроилась на высоком помосте, собаки легли по обе стороны от кресла так естественно, будто им приходилось проходить этот путь каждый день.
Многим было что сказать тану Яввуз в такой судьбоносный день, и только Маатхас не нашелся со словами. Подошел, потянулся, чтобы коснуться женской руки, потом замер и едва слышно попросил прощения, не найдя на лице Бану ничего. Она бы с радостью, думала танша. Она бы с радостью, если бы не намеки Каамала и не стопка писем в спальне: от Яасдуров – с приказом, от Луатаров, Ююлов и Вахиифов – с соболезнованиями и вопросом о том, когда госпоже удобнее принять сватов.