Я кивнул. Рядом с Айзиком под огромной дырявой парасолькой невысокая тетка продавала газированную воду. Поставив стакан вверх дном на колесико с дырочками, она повернула ручку на краю колесика. Несколько струек изнутри и снаружи обмыли стакан. Повернув краник внизу стеклянной трубы, заполненной розовым, тетка мгновенно нацедила сиропа и, подставив под кран, с шипеньем налила в стакан газированную воду. Пена на воде поднималась невысоко и тут же исчезала, оставив пузырьки по кругу стакана.
Дядя Казимир заплатил за воду и кивнул мне на стакан:
— Бери.
Я стал пить прохладную газировку. Язык щипало, запахло вишнями, а лицо стали холодить, выпрыгивающие из воды, невидимые брызги.
Едва мы отошли от Айзика, как с отрыжкой мне в нос ударило что-то жгучее, щиплющее и приятное одновременно. Снова запахло газировкой. Но моим вниманием уже завладел медведь, появившийся перед нами так внезапно, что я вздрогнул. Он стоял на базарной площади на задних ногах. Одну лапу он поднял вверх, как бы приветствуя меня, а другой обнимал сидящего на стуле парня с выбивавшимися из-под фуражки русыми кудрями и незажженной папиросой в зубах.
Через несколько мгновений до меня дошло, что настоящий только парень, а медведь был туго набит серой ватой, выбивавшейся кое-где из грубых швов. В нескольких метрах от медведя стояла раздвижная тренога, на которой громоздился огромный фотоаппарат с растянутой черной гармошкой.
Хочешь сфотографироваться? — спросил дядя Казимир, кивком показывая в сторону медведя.
Я отрицательно покачал головой. Я видел, что медведь не живой, но чувствовать на себе его огромную лапу не хотелось.
От медведя меня отвлекли звуки гармони и хриплый гнусавый голос:
Темная ночь, только пули свистят по степи,
Только ветер гудит в проводах.
Тускло звезды мерцают.
Я знал эту песню. Ее по вечерам часто пела мама. Несмотря на свист пуль, мамино пение вселяло в меня ощущение покоя и безопасности. Но сейчас мне стало жутко. По проходу медленно двигалась женщина и на веревке волокла за собой широкую доску на колесиках. На доске сидел нищий без обеих ног в замусоленном френче. Там, где должны быть ноги, лежала военная фуражка, в которой блестели копейки. Лишь потом я увидел, что глаз у нищего не было. Вместо глаз и носа темнела яма. Выше обезображенной верхней губы чернели две дырки. Нищий широко растягивал гармонь и пел.
Женщина подтянула колясочку со слепым поближе к прилавку Айзика. Сложив руки на груди, женщина подняла высоко голову и, глядя в небо, запела вместе со слепым:
Как я люблю глубину твоих ласковых глаз,