— Здравия желаю, товарищ майор! — остановился и улыбнулся.
Улыбнулся и я:
— Здравствуйте, Лева. Куда спешите?
— В штаб полка. Капитан Ивлев приказал справиться, когда пополнения ждать.
— А без пополнения вы уже не вояки?
— Трудно, товарищ майор. — Лева доверительно наклонился ко мне совсем вплотную: — Мы уже прикидывали и так и иначе — без пополнения ничего не выйдет.
— Кто это «мы», Лева? Вы командиром роты за это время стали?
— Нет, я по-прежнему связной, — смущенно ответил он. — Только теперь — у капитана Ивлева. — И, стремясь поскорее замять неприятный разговор, он с такой живостью вытащил из кармана книжечку разлетающейся папиросной бумаги, как будто вспомнил о чем-то совершенно неотложном. — Вы еще не пробовали, товарищ майор, такую? Трофейная!
Мы закурили. Бумага оказалась неплохой.
— А вам, Лева, я вижу, век связным оставаться…
Он задумчиво послюнил расклеившуюся цигарку.
— Выходит, да… Но Ивлев — человек хороший, я не в обиде. Бывает, конечно, загрустит…
— Что, жена его так и бросила?
— Нет, она уже пишет ему, чтобы он простил ее, но он не отвечает. Сколько я ни говорю ему: надо ответить — не пишет.
Обстрел прекратился. Я поднялся. Встал с корточек и Лева. Прощаясь, он спросил меня:
— А как у вас. учения в штабе армии прошли? Все в порядке?
— А вы и про меня все знаете?..
До Ивлева я не дошел. Минут через пять после того, как мы расстались с Семиверхом, я внезапно услышал стремительно приближающийся треск сухих — веток на вершинах сосен. Успел лишь подумать (это помню ясно): «Снаряд!.. Он ляжет рядом!..» — и бросился на землю.
А когда очнулся, то почувствовал, что лежу на чем-то мягком, на чем не лежал давным-давно. Захотел посмотреть: на чем? Однако не смог открыть глаза. И ничего не слышу.
Стало страшно. Неужели я мертв?
Лихорадочно двинул рукой. Рука двигалась. Поспешно пощупал, на чем лежу.
Догадался: простыня.
Тогда быстро выпростал руки — мне надо было двигать ими беспрестанно!
Пронзила резкая боль. Я пренебрег ею — скорей бы добраться до глаз. Что с ними?
Я ощупывал свое лицо. Оно было опухшим и незнакомо толстым. И сплошь забинтовано. Нетерпеливо расковырял пальцем бинты, добираясь до век. Веки тоже были опухшие, и в них торчали мелкие осколки, не причинявшие, однако, серьезной боли.
Еще раз попробовал приоткрыть глаза — и не смог. Тогда яростно растянул веки пальцами.
Сердце сжало так, что я чуть не лишился сознания. Но все-таки вместо колебавшейся перед закрытыми глазами глубочайшей черноты с мигающими звездчатыми блестками показалось, что увидел смутный розовый ровный свет.