Вот и сейчас, прежде чем постучать в дверь подружки, славной Кинги, я включаю диктофон. И жду…
Кинга шла по улицам варшавского Мокотува – вперед и вперед, не зная куда. В душе ее бушевали эмоции, в голове одна мысль молниеносно сменяла другую. Она хотела верить – и не могла. Стремилась доверять – но не доверяла. Никому и ничему.
Ей не верилось, что ее судьба вдруг сделала крутой поворот к лучшему и теперь все хорошо. Она опасалась ловушек. Опасалась ловушки от Аси, которая за нее подписала договор аренды: а что, если она внезапно расторгнет договор и Кинга снова окажется на улице? Опасалась ловушки от Чарека, который, будто добрый ангел, снизошел с неба, осыпает ее обещаниями и клятвами; а вдруг на самом-то деле его прислал Кшиштоф, чтобы еще помучить Кингу, хотя она и так была морально убита… Она предчувствовала: весь этот карточный домик, который выстраивала в последние недели, вот-вот развалится, и она, Кинга, уйдет туда, откуда пришла, – на помойку – и больше оттуда не вернется. Кто же тогда будет искать малышку Алю?
Да, кстати, приближается первый четверг месяца.
Кинга пыталась сопротивляться голосу, звавшему ее в лес возле Быдгоща, сопротивляться плачу маленькой доченьки – но не могла вынести этого плача, не могла и все тут. Она должна была бежать ей на помощь! Должна была найти ее, найти свою кроху, пока она жива!
Лишь в пятницу этот голос оставит ее в покое, всхлипывания малышки утихнут. Кинга вернется, сломленная, угасшая, точно спичка, как и месяц назад, и еще месяц назад, и еще. Следующие четыре недели она постарается прожить нормально. Но придет первый четверг, и…
– Чарек, помоги мне, – прошептала она, утирая слезы. – Помоги мне…
На этот раз, выйдя из автобуса, который привез ее назад из Быдгоща в Варшаву, она не пошла в квартирку на Мокотове. Она знала, что там ее ждут двое: Ася и Чарек, – и знала, что они не успокоятся, пока она не скажет им правды. Пока не расскажет свою историю от начала до конца.
Дело даже не в том, что она не могла об этом говорить. Она ведь рассказывала обо всем столько раз: и в полиции, и у прокурора, и в больнице (лечащему врачу и психологу), и в суде (и в первом, и во втором)… Даже родителям она пыталась рассказать. Хотела открыться и сестре, которая прилетала из Штатов… Но на этот раз ей необходимо было исповедаться кому-то, кто…
Нет. Еще не время.
Еще не время…
С автовокзала она потащилась к дачным участкам. Без труда отыскала свой сгоревший сарай, а под его стеной – замаскированный вход в нору. С осени здесь ничего не поменялось. Кинга влезла в нору, хоть и вся дрожала от холода и голода (со вчерашнего дня она ничего не ела и не пила, метр за метром обыскивая лес, кричала, сколько хватало дыхания, и плакала так, что едва не ослепла от слез); свернувшись клубком под рваным одеялом, она заснула, впервые за последнее время чувствуя себя в безопасности.