Девчонки подошли, поклонились, возбужденно глядя на воду, хихикая и загребая песочек босыми пальцами.
— Хороша водичка? Теплая сегодня?
— Не ломайте наш кремль, а? Смотрите, какой славный вышел…
— Игоречек, ты тоже купался? Вы его чего, в море макали?
— А Алька в глубину плавала и дельфинов видела!
— Врет!
— В нашей группе не врут! Может, у вас есть вруши, но по себе других не судят.
Игрек счастливо улыбылся Але — он ее всегда узнавал, даже во время ужасных приступов, когда ему приходилось ставить в рот специальную распорку, чтобы он себе язык не отгрыз. Батюшка Алексей предполагал, что приступы совпадали с циклами движения Луны вокруг планеты Земля на другом конце Вселенной (девяносто световых лет!). Через черную пустоту и облака световой пыли древняя белая Луна притягивала кровь Игоря.
Девочки шли домой между невысоких холмов, поросших донником, люцерной, чистяком, — матушка Павлина следила, чтобы росли и отсеивались самые медоносные травы. Пока пчел не разморозили, говорят, сама носилась, вручную опыляла. Аля хорошо представляла, как по белесым, не проросшим еще черноземом холмам, носится Павлина в легком шестируком теле и наклоняется к каждой былинке, изгибая длинный металлический позвоночник.
Игрек благодушно мычал, покачиваясь в своем кресле, щурясь на солнца сквозь прозрачное, голубоватое стекло купола Доммы. Белый Великан стоял в зените, а снизу к нему подкрадывался красноватый Карлик, будто намереваясь исподтишка ударить в спину, как кто-то кого-то когда-то то ли у Шекспира, то ли у Пушкина.
— О! О-о! — сказал Игрек, показывая на черную точку, мелькнувшую в высоте у самого купола. Двигалась она быстро, тут же исчезла, никто больше не заметил.
Переодевшись и помолившись (за дельфиненка тоже помолились, заодно и Алю расспросили), в семнадцать рук быстро начистили картошки, свеклы, нарезали розового мяса в белых прожилках жира, обжарили желтую синтетическую морковь — настоящая в этом году плохо уродилась, матушка Павлина велела всю в земле оставить, чтобы в семя пошла.
— Мань, ты солила?
— Не помню, попробуй.
— Аль, чеснок надо вообще? В прошлый раз Ефим и еще мальчишки ругались и просили не чесночить…
— Перетопчутся.
— Что-то ты без уважения!
— Убавь излучение, выкипит!
К общему ужину в Домме собирались все, даже если в разгаре был большой проект, или ждал сложный экзамен, или назначена была на этот день личная молитвенная медитация (они, впрочем, полагались только мальчикам). Все двести тридцать детей собирались под высоким белым потолком, расписанным когда-то матушкой Есенией сюжетами из жизни и учения Иисуса-Звездоходца (местами кривовато, но ярко и поучительно). Смеялись, ели, после слушали молитву батюшки Алексея — он хорошо говорил, голос был раскатистый, бархатистый, пробирало до печенок. Матушки и батюшка, если были в Домме, а не во внешнем походе, тоже всегда сидели за ужином, хоть, конечно, и не ели, но разговаривали, обсуждали планы и чаяния, грелись в лучах любви и внимания своей большой семьи.