Она решила, что, видимо, первая ее внучка и будет ну если не единственной внучкой, то, скорее всего, самой любимой.
С Гордоном она вообще старалась не заговаривать о женитьбе. Все его свободное время было поглощено толстенными фолиантами по истории искусства, и на женщин он практически не смотрел, к величайшему сожалению Дели.
После того как Дели увидела Алекса и Энни, после того как они снова уехали в Сидней, после всего этого к Дели пришло настоящее вдохновение.
Бренни выстроил ей на крутом берегу реки маленькую хижину из досок и фанеры, и Дели по двенадцать часов в сутки бродила по берегам реки, по полям и писала маслом пейзажи, писала быстро и яростно. Если картина сразу же не получалась, она тут же ее выбрасывала или снимала мастихином верхний слой краски и писала новый пейзаж.
Ночью она приходила в свою конуру и буквально падала от усталости. Но зато за месяц она написала почти двенадцать великолепных пейзажей, которые бы с радостью приобрела любая галерея Австралии — Дели в этом ничуть не сомневалась.
Раз в неделю на «Филадельфии» подплывал к ее сараю на берегу Бренни и уговаривал вернуться на пароход, но Дели категорически отказывалась.
Бренни после долгих уговоров оставлял ей продукты на неделю и краски, которые она заказывала, и Дели вновь принималась яростно и страстно писать.
Лишь после того как она простудилась ночью под дождем, Бренни удалось уговорить Дели вернуться на пароход.
Теперь в ее каюте негде было повернуться от пахнущих свежей краской картин и натянутых холстов.
Вскоре ее поразило как гром среди ясного неба страшное известие. Она получила телеграмму от Аластера, которая по счастливой случайности застала ее в Моргане, куда «Филадельфия» приплыла, чтобы загрузиться красителями для кожевенной фабрики.
Аластер просил ее немедленно приехать в Миланг, мисс Баретт была серьезно больна и хотела ее видеть.
Дели не раздумывая в тот же вечер села на поезд и на следующий день была уже в Миланге.
Что произошло, она узнала у таксиста, который вез ее с вокзала.
Когда Дели попросила срочно доставить ее к дому Аластера, шофер лишь присвистнул:
— Все сгорело дотла! И склады, и дом, и приусадебные постройки!
Дели страшно заволновалась и сказала, чтобы ее везли прямо в больницу.
Мисс Баретт лежала в палате вся в бинтах, пахнущих формалином и спиртом, и тихо стонала. Врач, который провожал Дели в палату, сказал, что состояние ее критическое, можно сказать безнадежное.
Но мисс Баретт узнала голос Дели. Она говорила глухим, вибрирующим голосом, и чувствовалось, что каждое слово ей дается с трудом: