Больной певец провел в отельном номере пять дней – в отчаянии. И тут кто-то из устроителей концерта посоветовал связаться с пианистом Роттом. Тот не заставил себя ждать, пожаловал в апартаменты Вертинского и удивился – в чем, собственно, дело? Потом уселся в кресло и попросил Вертинского спеть что-либо. Через несколько секунд Ротт уже аккомпанировал певцу. А потом сел за рояль и сыграл весь репертуар Вертинского. Да как сыграл! Это было спасением.
«Всегда элегантный (умел носить вещи, к тому же рост, фигура, манеры), аккуратный, подтянутый (ботинки начищены, платки и воротнички белоснежны), внешне на представителя богемы не похож совершенно. А по характеру – богема, актер… цены деньгам не знал, были – разбрасывал, раздавал, прогуливал, не было – мрачнел, сидел без них… Щадить себя не умел, о здоровье своем не думал (хотя и впадал иногда в мнительность!) и всегда был готов поделиться с теми, кто беднее его…
…Вертинский – ночной человек. Утренний Вертинский угрюм, хмур, на лице выражение брезгливости, двигался во враждебном мире. Ночной Вертинский весел, бодр, шутлив, ощущал симпатию к ближним…»[1]
Осознанно ориентируя себя в окружающем мире, певец понимает драматизм ситуации – оторванность от истоков родной жизни, от ее животворящей почвы. Он видит, сколько артистов погибло от этой оторванности, сколько растворилось в чужой атмосфере. Ему было тяжело, как и каждому. Но он избег страшной участи: ностальгия – как жизнь.
«Я спасся от растворения в иностранщине только тем, что подвижнически замкнулся в святости русского слова и русской песни. Я закрыл во внешний мир окна и двери. Замуровал себя в келье моей песни. Отбросил все легкие соблазны. Жизнь моя стала сплошным служеньем русскому искусству и ничему больше. И страшная чаша меня миновала…»
Жизнь и творчество Вертинского в Шанхае исследовал обозреватель «Независимой газеты» Владимир Скосырев. Согласно его изысканиям, Вертинский для всех русских был лицом почти священным. Его просто обожали, хотя концерты он давал нечасто: примерно шесть выступлений в год. И Шанхай поначалу ему очень нравился…
Поэтесса Лариса Андерсен, родившаяся в Хабаровске, жившая в Китае и обосновавшаяся в конце жизни во Франции, вспоминала – вроде вчера это было:
«Я никогда не думала, что обаяние его искусства настолько возрастает, когда видишь его. Каждое слово обогащается мимикой, жестами, модуляциями голоса и букв, гипнотизирует слушателя. Словно открывается новая полнота слова, его значения. Часто мне казалось, что он смотрит на меня, но я решила, что это и другим казалось…»