Между тем, эпоха считала своим долгом направлять людей к счастью железной рукой. И в этом смысле творчество Вертинского – это своего рода подполье, где можно укрыться от преследователей, которые гонятся за жертвой, чтобы любой ценой сделать ее счастливой, пусть даже ценой ее гибели. Мирон Петровский развивает эту мысль, доведя ее до логического конца:
«Державному предназначению о счастье песенки Вертинского противопоставили рассказы о каких-то неведомых странах, где счастье будто бы возможно. Где находятся эти страны? Неизвестно. Где-то там. Бог весть. Вертинский не уверял, будто знает, где дислоцирована его утопия, он только поддерживает нежгучий тихий огонек надежды на то, что она все-таки существует, все-таки возможна – «где-то на далеком океане». Обилие иностранных слов в его песенках не указывает на определенную страну, но намекает на существование какого-то другого, «иностранного», то есть по-иному странного мира “в нашей земной глуши”».
Одним словом, творчество Вертинского целиком принадлежит неофициальной сфере культуры и составляет одну из крайних точек ее противостояния культуре официальной. Чего уж тут удивляться, что в ту пору, когда «возвращенцу» было разрешено петь в отечестве, в прессе не появилось ни одного отзыва, ни одной рецензии, ни одной статьи о его концертах. И, как считает Мирон Петровский, «вовсе не в заграничных странствиях, а в песенках заключалась «эмиграция» Вертинского из официального искусства»…
* * *
Вертинский объездил с концертами всю страну и имел возможность оценить те изменения, которые произошли в СССР. Изумлялся, возмущался, задавался риторическими вопросами к самому себе и философски констатировал: «Умею мечтать и курить, когда ничего нельзя изменить».
А в стране его многие любили – песни Вертинского не были забыты. Пластинки «на ребрах» (записанные кустарным способом на рентгеновских снимках. – Р. К.) кочевали из рук в руки даже в тот период, когда артист был в эмиграции, считался нелегальным, запрещенным певцом. И хотя по советскому радио передавали бравурные песни о «мечте прекрасной, еще не ясной», в домах слушали Вертинского.
Я – свидетель тому и слушатель аудиоконцертов Вертинского. В начале 1950-х у нас в доме в коллекции бабушки бережно хранились пластинки Вертинского, и когда к нам приходили друзья, собиралась вся семья, бабушка включала патефон и тихо звучал этот неповторимый голос с хрипотцой:
Утомленное солнце…
В бананово-лимонном СингапуГе…
Сегодня томная луна…
А потом бабушка читала свои неизданные стихотворения: