Скажу только, что эти годы были наполнены напряженной борьбой с видимой нечистой силой. От этого моя преждевременная седина и дефекты речи – я немного заикаюсь. Сразу после ужасного кладбищенского разговора с Гораном, когда он пытался склонить меня на сторону тьмы, я подвергся нападению сильнейших ночных кошмаров. Эта была первая ночь страха, но далеко не последняя. Призраки, ведьмы и упыри стали преследовать меня еженощно и даже при свете дня я не был застрахован от потусторонней ненависти.
Обеспокоенный отец увез меня из Субботицы, и я больше никогда там не бывал, несмотря на скорбь моей дорогой бабушки, скучавшей по своему дорогому и единственному внуку. Но отец был непреклонен, он считал, что религиозность бабули наложила сильнейший отпечаток на мою детскую личность. Глупый, конечно, аргумент в устах атеиста: злейшие кошмары пришли по вине несуществующего Бога. В итоге я даже не был на ее, бабушкиных, похоронах, Субботица осталась лишь в моих воспоминаниях. Родители исходили из добрых побуждений. Они мостили мне широкую дорогу, правда, вела она прямиком в ад. Но и в столице Югославии кошмары не прошли, видения и страхи угрожающе усиливались. Отец показывал меня крупнейшим белградским психиатрам, но они, и при всем желании, не могли снять эти навязчивые состояния и кошмары. Тут были бессильны и отупляющие таблетки, и пролетарская психотерапия. Отчаявшись и разочаровавшись в отечественных специалистах, мой суровый родитель даже подумывал, не свозить ли меня в Австрию, для лечения по буржуазному методу доктора Фрейда. Это произошло после того, как я набросился на него с кулаками, протестуя, что он сжег мои бумажные иконы, которые были для меня оберегами и хранителями от нападок вампиров.
Отец обладал минимумом знаний о фрейдизме и счел мое агрессивное поведение ярким проявлением эдипова комплекса. Но в нем, к счастью, победила коммунистическая сознательность, и меня продолжили пытать обычные сербские психиатры-недоучки. Конечно, подобное лечение не могло принести каких-либо положительных плодов. Лишь в придачу ко всем моим бедствиям прибавились головная боль и отупение от медикаментов. Мои страхи усиливались день ото дня. Усиливаясь, ужасные видения приобретали некоторую материальность, которую чувствовали даже мои неверующие родители.
Стуки, грохот по ночам и другие явления полтергейста стали обыденностью в нашей просторной квартире, даже до соседей доходили отголоски и породили слухи, что отец якобы бьет меня и мать. Однажды стены моей комнаты были так исцарапаны, как будто здесь побывал большой медведь. Отец полагал, что эти повреждения на стенах, которые разрушили не только штукатурку, но задели и твердейший камень перекрытий, нанес я сам, хотя он так и не смог понять как, ведь у меня якобы от шока пропала память. Для него, моего всезнающего родителя, «борозды медведя» стали настоящей загадкой наподобие тайны огромных истуканов острова Пасхи. Он часто строго смотрел мне в лицо, подозревая, что я все-таки в глубине души помню, как я сотворил эти борозды, но я помнил лишь очередной кошмар, о чем униженно и виновато в который раз пытался объяснить отцу. Это было чудовищно – находиться в столь беспомощном и опасном положении, не получая помощи даже от самых близких людей. Только недоверие и бессильная злоба вокруг.