В марте двадцать третьего года у Ленина был еще один апоплексический удар. Оправлялся он после него медленно и тяжело. В полной апатии сутки напролет лежал на кровати, никого не хотел видеть, ни о ком и ничего знать. Крупской кто только мог объяснял, что это конец – он угасает. Вокруг безо всякого толку клубилась целая стая врачей. Раньше он гнал их при первой возможности, и теперь Крупской казалось, что профессора ликуют. Под разными предлогами почти не подпуская ее к мужу, они вертели его, как тряпичную куклу, делали бесконечные уколы, промывания, тут же, собравшись втроем, впятером, устраивали свои консилиумы, на которых, ничуть не стесняясь, что он всё слышит, до посинения спорили – труп он или еще нет.
Однако и тогда ему хватило воли подняться. Причем не просто встать – организовать первый собственный отряд. В апреле, едва придя в себя, он вспомнил, что в расположенном в версте от Горок Глухове – другой помещичьей усадьбе – теперь детдом, и, сам всё решительнее, всё бесповоротнее возвращаясь в детство, стал настойчиво думать о его воспитанниках. Поначалу не было и малейшей зацепки, но он не сдавался. И скоро план был готов.
Ленин, конечно, был великий конспиратор. Вот как, например, он, не привлекая ничьего внимания, одним махом узнал численность будущего отряда. Семнадцатого июля во время обеда вызвал горкинского коменданта, знавшего всех окрест, и через Крупскую среди прочего поинтересовался, сколько молока отпускается на глуховский детдом. Тот, не задумываясь, ответил – двадцать литров. Ленин тут же спросил, сколько молока получает в день каждый воспитанник – комендант объяснил, после чего Ленин пальцем в воздухе крупно написал: МАЛО и через минуту сменил тему. Когда же за столом занялись десертом, спокойно поделил одно на другое и получил, что коммунаров примерно сто душ. Это его вполне устроило.
Теперь надо было установить с ними контакт. Здесь и начинается история его первого, еще слогового языка. Ленину было ясно, что именно языком сейчас следует озаботиться, иначе и он, и те, кто согласится за ним пойти, никогда между собой не договорятся. Новый язык сразу, с первого своего дня, должен был быть не беднее, чем любой старый, давно живущий язык, и, главное, коли они стали заодно, до конца готовы быть вместе, любому, без изъятия, понятен. Именно языку, говорил он Крупской, предстоит сплачивать их, денно и нощно толкать друг к другу. Без него, не пройдя и половину пути, они, рассорясь, разбредутся кто куда. Пусть, думал Ленин, даже он пока с трудом обходится без слов, кланяется им на каждом шагу, надо сделать всё, чтобы идущие в Святую землю коммунары от слов уже не зависели.