- Мой адрес… - иронично уточнил Павел. Медлительность Пирогова, с какой тот начинал разговор, видимо, действовала ему на нервы.
- Окурок…
- И что из этого?
- А вот что…
Корней Павлович потянул ящик стола, достал телеграмму научно-технического отдела.
- Взгляни.
Козазаев привстал, по-жеребячьи изогнул шею: телеграмма слегка вздрагивала в руках Пирогова, а главное, была «вверх ногами».
- Ну и что? - спросил он, садясь на место.
- Второй листок бумаги был твоим.
- Моим?
- Может, я не так выразился. Второй листок был из твоего кармана.
- В телеграмме не названа моя фамилия. А раз так, то мне следует сейчас подняться и уйти.
- Ишь ты, прыткий. А ведь мы еще ни словом не обмолвились о деле.
- Ничего себе, - расширил зрачки Козазаев. - Обвинил меня в убийстве, и, оказывается, это еще цветочки.
Нет, нет и нет! Этот парень здесь ни при чем. Он кипит, клокочет гневом. Он сейчас действительно встанет и уйдет.
…Ну разве повел бы себя так преступник, разве не начал бы защищаться, предупреждая следующее разоблачение. А этот принимает тон и подыгрывает. Только суше и злей смотрит. И белее нос, как это бывает в минуты наивысшего напряжения.
Надо отступать. Надо отходить на исходную. Но где она? Он, Пирогов, сам разрушил ее. Да, надо потянуть время. Не утратить инициативу, но успокоить парня.
- Я должен быть с тобой откровенен. Дело действительно тревожное. В районе, в горах, действует организованная банда, по моим предположениям, пять-шесть человек. Имеются факты нападения на машины на Чуйском тракте, грабежа в селах, вот - убийство. У банды, как мне кажется, есть свой человек в селе, который снабжает их по мелочам. Скажем, табаком, бумагой. Вспомни, у Якитова самосад и такая точно бумага, как у тебя. Как «бычок». Уловил мысль?
- Не пойму, при чем тут я?
- Ну, допустим, что бумагой с Якитовым поделился ты.
- Знаешь что… - от неожиданности Павел не находил слов.
- Ты не злись, я ведь сказал - допустим. Так вот, если не ты, то кто же? Припомни, ты ни у кого не брал бумагу на закрутку?
- Нет! Не брал! - жестко оборвал Павел, но это состояние было знакомо Пирогову: упрямство переросло в вызов.
- Ладно. Ты не брал. Но, может, давал кому?
Козазаев молчал. Облокотясь здоровой рукой о колено, он смотрел в одну, видимую только ему, точку на полу. Худое крупное лицо сделалось жестким, не похожим на живое энергичное лицо того, парня, что ворвался сюда несколько минут назад.
- Ты напрасно сердишься, Павел, - продолжал Пирогов. - Если бы я не верил тебе, - будь спокоен, нашел бы способ узнать все сам. А я верю тебе. Слышишь, - верю. Но мне казалось, что ты облегчишь дело. Возможно, где-то, когда-то твои пути случайно перекрестились с человеком, который мне нужен. Слышишь? Ты приехал и встретил старого знакомого. Вы закурили. Не знаю, что еще… Ты мог дать ему книгу. Свою книгу. У тебя же есть. Я видел. Он взял…