Усы и бицепсы атлета.
Усы и котелки торопящихся прохожих, один увидел нас и приподнимает шляпу.
Велосипеды и канотье, трости и портфели.
Сосна накренилась, человек в темном бредет краем моря, только спину и видно.
Идут люди и еще люди.
Торопятся смешные парковые поезда; оттуда машут пассажиры.
Дети сусликами выглядывают из ветвей.
Мертвые деревья лежат вдоль дороги.
Мужчина в рабочей одежде набрал воды в сложенные ладони и поит из них маленькую собачонку.
Голуби садятся на парковую дорожку.
Девочка с зонтиком ищет родных в толпе.
Круглые, с атласистыми боками, взлетают шары-монгольфьеры.
Двое, один волнуется, другой успокаивает.
Женщины в длинных юбках гоняют веерами по дерну воздушные шарики.
Беззлобная и неловкая улыбка возникает в левом углу, словно свет включили.
Торопясь, несут к причалу длинные ластовидные весла.
Вода набегает на берег, откатывается, обнажая гравий.
Складные стулья отбрасывают тени на мокрый песок.
Белое, белое небо над эстрадой с музыкантами.
От танца юбки разлетаются.
Мальчик продает фиалки.
На столе газеты и стаканы с водой, на блюдце пачка сигарет «Chesterfield». «Буффало Билл», говорится в заголовке.
Кирпичная стена освещена солнцем.
Вывеска «Дансинг каждый вечер».
Лошадь перебирает чулочками.
Полные короба винограда, вам завернуть на фунт?
Проборы кружевниц, склоненные над работой.
Рука в его руке.
Усталый за день воротничок.
Шляпа надвинута на глаза.
Машина сворачивает за угол.
Пуговицы аккордеона.
Воробьи тогда были меньше, а розы крупней.
Мужчины в кепках провожают взглядом мужчин в шляпах.
Оправила на невесте фату.
Ложка лежит ничком, привалившись к кофейному блюдечку.
Люди в купальном возятся в серой воде.
За садовой решеткой трава и древесные стволы.
Полосатые зонтики, полосатые будки, полосатые пляжные платья.
Тачка без хозяина, ручки к небу.
Полощутся флаги.
Собака бежит по песку.
Тень от стола на ярких досках пола.
Проще всего считать белые блузы и темные юбки, кружевниц за общей работой и тех, кто чокается в дверях уличного кафе, рассыльными памяти, выполняющими одну — слишком понятную мне — задачу. Все это, конечно, хроника, давние документальные съемки: и происходящее можно понимать как реквием по старому миру (одну из его частей: звучит-то он сколько я себя помню, десятилетиями, едва разбиваясь на авторские голоса). Финальные титры фильма с долгим перечнем имен заканчиваются единственной авторской фразой: последние сцены фильма были сняты на пляжах Европы в конце августа 1939-го. То есть сразу перед концом всего, добавляем мы, будто это не очевидно.
Документального кино, занятого раскопками этого