Сколь ни трагична была ситуация, в которую они угодили, но услышав от друга такое, Сангре не выдержал и весело захохотал. Отсмеявшись, он вытер выступившие на глаза слезы и внес небольшое замечание:
– Браво, Уланчик! Но когда ты в очередной раз вздумаешь перейти на одесский язык, то на будущее запомни: грамотнее говорить не среди тут, а между здесь!
– Учту, – пообещал тот. – Вот только не пойму, что ж никто не откликнулся?
– Может, не поняли, – предположил Петр и посоветовал: – Будь проще и люди к тебе потянутся.
– Ладно, – согласился Улан, – обратимся иначе, – и, вновь припав к щели, громко крикнул, обращаясь к ратникам. – Ребята! Там у моего побратима в сумке, что он оставил, полсотни новгородских гривен было. Два десятка, так и быть, вашему боярину за бесчестие, а остальное мы с моим другом вам жертвуем. Там и на свечки хватит за упокой наших душ, и на жбанчик медовухи каждому. Хоть помянете добрым словом, и на том спасибо. Только сразу свою долю у него заберите, пока мы тут, а то помрем и он делиться с вами передумает.
Удары топоров мгновенно утихли. О чем принялись переговариваться меж собой ратники, было не слышно, но рубить дверь никто не пытался. А вскоре где-то вдали послышалась неистовая ругань Ивана Акинфича. Очевидно, к нему подошла депутация прояснить щекотливый вопрос будущей дележки гривен.
– Ты гений, – благоговейно прошептал Петр.
– Это не я, а римляне, – пояснил Улан. – Они же придумали: «Разделяй и властвуй».
– А ты, значит, их наследник. Бли-ин, а я-то, дурень, твою родословную от Чингисхана хотел тянуть. Промашка вышла, извини. Теперь я Изабелле скажу, что ты этот, Хаим Юлий, и трошки Цицеронович.
– До Изабеллы добраться надо, – грустно откликнулся Улан. – Думаешь, эти разборки у них надолго? От силы десяток минут выгадаем, а то и меньше.
– Надо было про сотню говорить, – посоветовал Петр. – Тогда все полчаса выгадали.
– Наоборот, – возразил Улан. – Не забудь, что каждый десяток – это два кило. Одно дело вес сумки на шесть килограмм увеличить, а другое – на шестнадцать. Скорее всего вообще бы не поверили.
Меж тем негодующий боярин решил опровергнуть слова одного из пленников, направившись к амбару, поскольку его голос с каждой секундой становился слышнее.
– Ты чего там городишь?! – отчетливо услышали друзья. – У твоего приятеля в сумке всего два десятка было, на что хотишь побожусь.
– Все, разрабатывай следующую тему для дискуссий, раз поперло, а тут я сам, – шепнул другу Сангре и громко закричал: – Брешешь! Зажал, зараза! А ведь это с нашей стороны, можно сказать, святая воля умирающих. Такой смертный грех тебе ни один мулла не отпустит, хоть ты себе весь лоб в костеле расшибешь. Народ! Вы его не слушайте. Сказано полсотни гривен, значит, полсотни. Я их сам считал, перед тем как в сумку сунуть. А если отнять двадцать боярских, вам причитается столько, что каждому хватит на две добрые попойки и одну белую горячку.