Выполнив задание, по метеоусловиям Львова экипаж остался на ночевку на аэродроме Дубно. После ужина в летной столовой экипажем в гостинице была выпита полученная от командира Луцкой эскадрильи пол-литровая (по утверждению экипажа) бутылка технического спирта.
Ночью помощник командира корабля Матвеев С.А. встал в туалет по малой нужде. Однако, уставший после напряженного летного дня, лейтенант Матвеев С.А. в темноте перепутал дверь в туалет с дверью во встроенный одёжный шкаф, вошел в последний и помочился в летные сапоги майора Гумилёва Н.К.
Майор Гумилёв Н.К. заметил происшедшее только утром, надев сапоги на ноги.
В результате сложившейся психологической несовместимости прошу изменить состав штатного экипажа самолета АН-12 № 83».
— Н-да, — сказал я, закончив читать.
— А резолюция? — спросил вояка, который спал стоя, пока я читал. — Резолюцию разобрал?
Действительно, на листке была резолюция, написанная от руки.
— «Василий Иванович! — вслух прочитал я. — Не надо мне е…ть мозги! Буду я еще из-за всякой хрени изменять установочный приказ по части. Объяви Матвееву выговор за несоблюдение субординации, а Гумилёв пусть отольет в сапоги Матвееву и успокоится. Полковник Пушкин».
— Подпись есть? — спросил вояка.
— Есть, — сказал я.
— Вот, — сильно покачнулся он. — Писать будешь?
— Буду.
Я тоже качнулся.
— Сам Пушкин подписал! Бери рапорт себе.
Мы вернулись в кабинет председателя.
«Нет, Карфаген должен быть разрушен, — подумал я, взяв в руки стакан. — Сюжет не хуже «Капитанской дочки». А может, и лучше».
— Договорились? — подмигнул мне Паламарчук.
— Эта штука сильнее «Фауста» Гёте, — сказал я.
— Напишешь — дашь почитать.
Мы с Петром чокнулись.
К сожалению, я тогда не знал, что мы с Паламарчуком больше не увидимся. Он сильно исхудал и пил свой портвейн уже через силу. А спустя месяц мне сообщили, что Петра не стало.
— Отпевание в Сретенском монастыре, — сказала по телефону Бурятина. — Придешь?
— Приду.
Народу в храме было не много и не мало, ровно столько, чтобы не было толкотни. Несмотря на окладистую бороду Петра, было видно, что он совсем молод, едва-едва за сорок.
«Один из самых талантливых моих сверстников, — думал я. — Его «Сорок сороков» останутся навсегда. Мы мрём сейчас от болезней или от невозможности жить?»
Отпевал сам отец Тихон. Пахло ладаном и еще чем-то, чем всегда пахнет в минуту прощания.