Не думаю, что я молился недостаточно страстно, чтобы быть услышанным Богом, ибо все фибры моей души трепетали, но, вероятно, или время чудес миновало, или я оказался недостойным чуда.
— Готова ли больная к последнему причастию? — спросил священник бесстрастным голосом, свидетельствовавшим не о его равнодушии к земным делам, а о том, что он был занят привычной работой.
— Да, сударь, — ответил я.
Я хотел сказать «Да, отец мой», но не смог.
Стоя на коленях, я приподнял матушку. Священник, произносивший благочестивые слова, положил ей на язык облатку. Приоткрытый рот умирающей закрылся; я снова опустил ее голову на подушку и отрешился от всего, погрузившись в молитву.
Друг мой, Вы поймете меня превратно, полагая, что я молился по готовому, написанному или печатному тексту. Нет, я импровизировал, и с моих уст слетали те возвышенные слова, какие приходят к нам лишь в редкие минуты, а затем исчезают бесследно. Я говорил на языке небесных сфер, состоящем из придуманных нами слов, которые мы совершенно забываем, как только их произнесем.
Я не знаю, как долго длилась моя молитва. Когда я пришел в себя, никого рядом не было. Священник уже ушел; видя, что я, один из его ближних, подавлен горем, он не сказал: «Поплачь! Хотя мои глаза сухи и в них нет слез, мое сердце скорбит вместе с тобой».
Не будучи священником, я подумал, что, если бы этот служитель культа позвал меня к человеку, испытывающему боль, подобную моей, я не решился бы утешать страдальца — о, конечно, нет! Да будут прокляты люди с каменным сердцем, полагающие, что в такие минуты возможно утешение! Однако я обнял бы скорбящего и стал бы говорить с ним о Боге, о другой жизни, о священной бездне вечности и блаженства, где все мы снова встретимся! Во всяком случае, я попытался бы как-то ему помочь.
Этот же священник просто добросовестно исполнил свой долг служителя Церкви.
Причастив больную, он удалился, как бы говоря смерти: «Я сделал свое дело, теперь твоя очередь».
Я прекрасно понимаю, что излишне требовать сердечного сострадания от людей, находящихся за пределами обычного человеческого существования.
Только отец отдает свое сердце своим детям.
Лишь Бог проливает свою кровь за всех людей.
Когда мне удалось, наконец, выбраться из потока беспорядочных мыслей, я посмотрел на матушку и увидел, что она лежит с закрытыми глазами.
Я издал страшный крик.
Неужели она умерла, так и не взглянув на меня в последний раз?
Неужели она испустила дух, а я даже не почувствовал этого?
Нет, не может быть!
Матушка медленно, с трудом открыла глаза.