высоко, высоко сиди,
далеко гляди,
лги себе о том, что ждёт тебя впереди,
слушай, как у города гравий под шинами
стариковским кашлем ворочается в груди.
ангелы-посыльные огибают твой дом по крутой дуге,
отплёвываясь, грубя,
ветер курит твою сигарету быстрей тебя —
жадно глодает, как пёс, ладони твои раскрытые обыскав,
смахивает пепел тебе в рукав, —
здесь всегда так: весна не к месту, зима уже не по росту,
город выжал её на себя, всю белую, словно пасту,
а теперь обдирает с себя, всю чёрную, как коросту,
добивает плёнки, сгребает битое после пьянки,
отчищает машины, как жестяные зубы
или жетоны солдатов янки,
остаётся сухим лишь там, где они уехали со стоянки;
россиянки
в курточках передёргивают плечами на холодке,
и дымы ложатся на стылый воздух
и растворяются вдалеке,
как цвет чая со дна расходится в кипятке.
не дрожи, моя девочка, не торопись,
докуривай, не дрожи,
посиди, свесив ноги в пропасть, ловец во ржи,
для того и придуманы верхние этажи;
чтоб взойти, как на лайнер – стаяла бы, пропала бы,
белые перила вдоль палубы,
голуби,
алиби —
больше никого не люби, моя девочка, не люби,
шейни шауи твалеби,
let it be.
город убирает столы, бреет бурые скулы,
обнажает чёрные фистулы,
систолы, диастолы
бьются в рёбра оград, как волны,